Не было тогда в Европе более живописного квартала, чем еврейский квартал в Амстердаме, бедность и богатство соседствовали рядом, разделенные несколькими уличками, важные банкиры, беднейшие из бедных ремесленники, раввины в бархате и лисьих шапках, пользующиеся почтением наряду с христианскими священниками, взаимная терпимость и уважение. Именно тут жили потомки тех прославленных испанских семей, бежавших из Испании от костров инквизиции, те, кого так любил Аполлинер по словам Фернисуна, здесь в тумане, окутывающем северный город, горели свечи в их семисвечниках, тут слышались их напевы.
Но кроме упоминаемых стихов, мало в записках Аполлинера следов пребывания в этом городе. Действие «Моряка из Амстердама» в сборнике «Иересиарх», разыгрывается в Саутгемптоне, в хронике есть упоминание об Амстердаме в траурной эпитафии, посвященной умершему поэту Габиллару — вот и все.
«Я вижу Габиллара в лесах Сен-Кюкюфа, где он появлялся ежедневно несколько лет подряд. Здесь он ложился на листву каштанов, устилавших поляну, и беседовал о поэте Дюбю, которого любил, как брата.
Я вижу Габиллара. После возвращения из одиссеи в Голландию, где, очутившись в одиночестве и без денег, он был арестован как бродяга. В тот день, когда он рассказывал мне о своих похождениях, он был пьян нуждой и жаждал только одного: послать сонет королеве Вильгельмине, чтобы та узнала, какого француза арестовали ее подданные.
Освобожденный, он вернулся пешком в Амстердам, утоляя голод кореньями, собираемыми на полях.
Я вижу Габиллара возвращающимся из Италии, куда его направила какая-то газета, но консул вынужден был выслать опустившегося поэта. Он упрямо твердил, что как-то ночью встретил во Флоренции Данте... За гробом нас шло всего семеро».
От поэта по имени Габиллар и следов не осталось, но образ этих семерых, этой маленькой группки, идущей за гробом, предстает вновь и вновь, как упорный лейтмотив тех лет. Год назад умер «таможенник» Руссо и до того, как тело его упокоилось в отдельной могиле на месте, купленном несколькими друзьями, в том числе Делоне и Аполлинером, его вначале опустили в общую могилу. «Имя Габиллара пополнит мартиролог поэтов, умерших в больнице для бедных»,— мысленно возвращается Аполлинер к последним минутам Альфреда Жарри. Смерть, одна за другой, оставляет пустые места за столиками бистро, вырывает неожиданно даже тех, кто еще минуту назад, жестикулируя, шел рядом с поэтом и касался его плечом. На похороны он идет, как на лирическую интермедию, завершающуюся стаканчиком крепкого вина в окрестностях Пер-Лашез. Но поэзия впитывает этот кладбищенский запах, подчиняется ритму скоротечности, который звучит где-то в глубинах творчества Аполлинера:
Тень кипарисов рисовалась под луной, Я слушал в эту ночь, на самом склоне лета, Как птица жаловалась и томилась где-то Под вечный гул реки, огромной и ночной.
И взор, и взор, да взгляд, что должен умереть, Со всем, что видано, с волной неслось к протоке, А берег был пустой, заросший, одинокий, Лишь холм на берегу не уставал светлеть,
Габиллар не один, их десятки, как знать, не объявят ли их уже завтра великими поэтами? Достаточно того, что это интересные люди, пожалуй, самые интересные, каких он встречает. Без дома, без имущества, без обязанностей влачат они свое поэтическое вдохновение по Парижу, по пригородным лесам, живя лихорадочными мечтами о славе. Было бы малодушием жалеть для них своего времени, лишь бы попасть куда-то в назначенный час.
И Аполлинер вновь пропадает. И вновь неожиданно возвращается к длительному покаянию и долгим дням напряженного труда. Друзьям с Монмартра нужна его помощь, они готовятся к великому штурму, который достигнет своего вершинного пункта в Салоне 1911 года, когда кубисты впервые получат собственный зал и под свист старой критики войдут в официальную историю живописи. Как-то вечером, во время веселого представления, состоящего из выступлений дрессированных лошадей, собак и клоунов, известных художникам по именам, фамилиям и даже по тому, кто что любит пить, Аполлинер знакомится в цирке Медрано с художником, который войдет в круг его друзей. Художника зовут Маркус. Аполлинер разговаривает с ним сначала так, словно не видит его, а сам краем глаза следит за его поведением, замечает, что одет он как денди, отмечает, как реагирует на шутку и как вообще разбирается в вопросах искусства. Экзамен проходит успешно, и настолько успешно, что Аполлинер станет со временем крестным отцом художника, предложив тому взять псевдоним Маркусси, от названия чудесного городка в департаменте Уазы; Маркус принимает этот совет, и с тех пор его уже никто иначе не называет, новое имя, выписанное под картинами его кисти, вскоре приобретет вес среди любителей и торговцев картин, Маркусси станет известным.
После представления в Медрано, где группу веселящихся и балагурящих художников, одетых в самые причудливые костюмы, рабочие комбинезоны, свитеры и накидки, нередко принимают за труппу акробатов, ищущих работы, все идут в бистро, в кафе «Эрмитаж» на бульваре Клиши или к «Эмилю» на площади Равиньян. Там всегда можно ожидать другую дружескую ораву из «Улья» или Пюто, где сосредоточилась фракция кубистов, правда ортодоксальная, но все-таки фракция, под названием «Золотое сечение», возглавляют ее Жак Биллон, Метценже, чех Купка и Пикабиа, собирающиеся по воскресеньям у Биллона на теоретические дискуссии, заканчивающиеся потом вином. В этот период кубизм порождает в художественной среде подлинную эпидемию теоретизирования, моду, которая могла бы стать гибельной не для одного художника, иссушая источники живописной изобретательности и навязывая живописи каноны и схемы, в железных обручах которых она быстро окончила бы свое существование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95