То новые восемнадцатиквартир-ные дома строит — два гектара заберет, то новый цех откроет — шесть гектаров нашей земли подомнет. И теперь вот около пяти гектаров в районе Грязиловки забирает у нас — на приусадебные участки рабочим. В прошлом году эти участки они сами захватили, землю вспахали, удобрили. Я поехал к ним и говорю: «Спасибо, товарищи,
что помогаете колхозу «Большевик» землю обрабатывать. Завтра мы сюда две сеялки пустим. Решения ведь о выделении вам этой земли нет». Просят — говорят, утрясется. А потом, пока в Витебск посылали человека, чтоб утрясти это дело, они — раз! — и быстренько отсеялись. И в этом году то же самое, видимо, хотят сделать. А с нас ведь ту землю никто не списывал.
Ты взял под мышку большую, в темно-буром переплете шнуровую книгу, и мы поехали в межколхозстрой.
Там, хоть строителям дождь и не очень нужен, тоже говорили о нем,— наверное, человек, который родился крестьянином, даже если он и оставил сельское хозяйство, невольно чувствует, когда полю и зерну нужен дождь. А в межколхозстрое работают почти все недавние колхозники, их дети.
Миколай Семенович Пашэнька, встав из-за стола, здороваясь, радовался:
— Дождик, Михайлович, на твое поле идет. Только что звонил в Коханово, так ребята говорят, там уже как из ведра льет.
— Ты, Миколай Семенович, видно, очень беспокоишься, чтоб он не обошел стороной Грязиловку, где ты сотками нашей земли своих рабочих наделил. А ты посмотри-ка в шнуровую книгу. Видишь, те пять гектаров нашей земли, которую вы засеваете, с «Большевика» никто не списывал. Так ты хоть говори, какой вы средний урожай получаете, будем добавлять к своему общеколхозному. А то получается, что вы нашу среднюю урожайность снижаете, скрывая от нас свой урожай с соток. Поедем в райисполком: что нам скажут там...
Пашэнька глубоко на голову, на светлые волосы, которые, видимо, не так давно начали редеть, надвинул шляпу и кому-то из своих сказал:
— Если будут меня спрашивать — я в райисполкоме. По дороге, в машине уже, он оправдывался:
— Пойми ты меня, Михайлович, правильно. Зачем бы они мне нужны были, эти твои сотки, зачем мне эта война с тобой, если бы не одна причина, которая, мне кажется, заслуживает внимания. Ты ведь сам не хуже меня знаешь, что межколхозстрой организация трудная, объекты у нас разбросаны по всему району. Знаешь ты, что и текучесть кадров у нас очень большая. Вот я и хочу этими сотками людей к месту привязать. Может, хоть меньше пить будут — все же надо то севом заниматься, то урожай собирать. Понимаешь,
пусть люди сделают себе хоть какие-то грядки да и копаются в них...
— Ваши грядки — на нашей земле...
— А где же мы еще возьмем землю? Конечно, на вашей... Навстречу нам по шоссе неслись мокрые уже грузовики.
С чисто обмытыми от пыли кабинами и кузовами, они мчались из-под Коханова, будто веселее бежали, живей — то ли торопливо убегая от дождя, который щедро лил там, то ли, наоборот, радуясь, что пришлось попасть под его первые капли.
Дождь, наверно, был уже где-то совсем близко. Его ждала также и Орша — какая-то притихшая сейчас, будто удивленная темной тучей, которая шла, надвигалась с запада.
Всюду ждали дождя. И он к обеду наконец-то зашумел. Тихий, спорый и, несмотря на то, что с самого утра, как перед грозой, парило,— без грома. Потом хлынул как из ведра.
Хорошо это люди сказали: «Как из ведра». Стоишь под таким дождем — и тебе действительно кажется, что кто-то опрокинул на тебя огромное, бездонное ведро с водой. Сплошной водопад (а может, это всего лишь намокшая одежда) пригибает тебя к земле, и тебе до смешного верится, что такой вот ливень может даже повалить.
Обычно каждый дождь пахнет по-своему. И этот запах обязательно зависит от времени года и от того еще, где дождь тебя застал. Если это было в самую цветень и ты стоял, прячась от него, под яблоней или вишней в саду, а крупные капли сбивали лепестки, отряхивали с нежных тычинок на тебя, мокрого до нитки, желтую цветочную пыль, которая прилипала к лицу, к волосам, к одежде,— такой дождь, разумеется, пахнул садом в цвету.
А если осенью он захватил тебя на поле, возле задумчивого костра, где в жаркой золе доходит печеная картошка,— тогда дождь (и не сомневайтесь даже!) обязательно будет пахнуть приятным, тепловатым дымком и тем душистым паром, который вырывается из-под желтой и хрустящей картофельной кожуры, когда ее вдруг разломишь...
В жатву дождь пахнет свежей соломой и спелым колосом, в пору сенокоса — привядшей травой, осенью — переспелыми сливами, яблоками, картофельной ботвою.
Этот же, мне казалось, ничем не пахнул. Просто он молодил, освежал землю, которая давно уже ждала такой ласки. И, может, еще чуть-чуть пахнул свежестью — именно так
пахнут ранней весной омытые ливнем подснежники, когда их неожиданно внесет кто-то в хату...
Дождь лил недолго. Но все равно потяжелели после него деревья, свесили свои мокрые ветки. Потом, конечно, поднимется ветер, пообтрясет светлые капли-бусинки, которые сейчас качаются на листьях, и они, крупные и тяжелые, зашпокают, как переспелые дички, по кустам, по траве, по земле... Тогда к деревьям вернется прежняя легкость, и они даже от малейшего прикосновения ветра будут тихо и успокоенно шуметь...
Под вечер, уже из дому, я, помнишь, позвонил тебе по телефону, чтобы поздравить с дождем: один дождь был в мае,— значит, Васьковский, как утверждает шуточная поговорка, наполовину уже будто и не нужен.
— Какой дождь? — удивился ты.— У нас он сегодня только покапал. Даже пыль и то как следует не прибил.
Значит, и этот дождь обошел «Большевик» стороной.
И тогда я понял, почему ты не очень охотно отвечал на мои настойчивые вопросы, какой урожай ждет в этом году колхоз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51