— Жена Хах-лянкова. Говорит — нам деньги теперь нужны и дома я не очень занята.
— А какой же это толк будет, если муж — скотник, а она фуражиром будет? — усомнился кто-то из специалистов.— Где же тут правда будет? Он привез сено, а она взвешивает...
— А такая правда и будет, как прошлой зимой,— поддержал ты.— Весы позавеяло, попримерзло все в них, даже подходы и подъезды к весам замело, а они все говорили, что взвешивают.
И потом, повернувшись к Буйницкой, ты строго спросил:
— Кстати, а Хахлянок с Прымой сегодня на ферме? Скажите им, чтоб они зашли ко мне.
И уже даже по одному тому, как ты сказал это, я понял: что-то серьезное случилось на ферме. И об этом ты узнал только утром.
После совещания в твой кабинет зашли животноводы-пастухи. Иван Хахлянок, полный круглолицый, чисто выбритый, и Змитрак Прыма — худенький, небольшой, с седой/ щетиной бороды и слишком смелыми глазами. Их будто кто-то собрал нарочно, чтобы показать, какие разные, непохожие один на другого бывают люди. Хахлянок присел, предварительно откинув мокроватую полу плаща, надетого на ватник, а Прыма забрался на стул, уселся на длинный и залубеневший хвост одежды, которая громко шуршала и, казалось, вот-вот может переломаться. Ты, помню, даже встал.
— Ну так что, самостоятельно решили сделать коровам разгрузочный день? Без правления, без зоотехника? Так, Прыма? Не подвезли на ферму ни соломы, ни картошки. Почему вы вчера рано отпряглись?
— Михайлович, так в такую погоду хороший хозяин собаку и то из хаты не выгоняет,— начал оправдываться Прыма.
— А кто вон тех баб выгнал, что вчера под открытым небом возили? Ганну Кухаренку? Ксеню Цмак? Других? Позамерзали, посинели от холода, сбегают в конюшню, погреются — и снова на ветер. А кто Броника, пенсионера, выгонял? Бурты целый день в голом поле поправлял. Сам пришел...
— Что же тут сделаешь, Михайлович, когда такая погода, будто черт на ведьме женится,— отозвался и Хахлянок, молчавший до этого.
— Михайлович, так как же мы могли возить, если грязь на колеса накручивается, телега тонет,.. На каждом колесе, ей же богу, по пуду грязи. Мы и так немного поездили,— оправдывался Прыма.
— Немного... А вьюги были и будут еще. Так что, коровам, по-вашему, надо будет всю зиму голодными стоять? Вы вчера отпряглись, обсушились, наелись. Так, Прыма? А коровы голодали. Неужели, когда сами ели, не вспомнили, что скотина не накормлена?
— Так если же погода — черт на ведьме женится...
— Михайлович, так мы же,— не унимался Прыма,— по какому-то килограмму на телеги клали, и то кони едва тянули по такой грязи.
— Когда вам надо, так не бойтесь — тянут. Надо ему в Митьковщину на свадьбу ехать — пожалуйста, бери коня, гуляй, Прыма. Дети твои в межколхозстрое работают. Хорошо. Пускай работают. Тебе брикет нужен? Пожалуйста. Я ему и коня, я ему и машину, я ему и брикета. Так, Прыма? А они с кнутами станут впереди коров, так те и ходят на одном месте: с этой стороны река, а с той — канава. Стоят и сушатся на солнышке. И они и коровы...
Потом ты повернулся к Хахлянку:
- Пускай уже Прыме все равно — накормлены коровы или нет: он вообще все что-то крутит, все выдумывает, чтоб по его было. А то и вы, Иван Микитович...
Хахлянок снова как заведенный вспомнил про черта, что вчера на ведьме женился, а мне было видно, как тебе неловко укорять, стыдить человека, который по годам мог бы быть тебе отцом, человека, которому одно только звание заслуженного колхозника, казалось, дает какую-то свою моральную неприкосновенность. Но что же поделаешь: звание званием, а коровы должны быть, несмотря ни на что,
накормлены. Их уже не успокоишь тем, что сена или картошки им не подвез заслуженный колхозник...
А в красном уголке на бригадном дворе шло распределение работы. Бригадир Владимир Бухавец давал наряды:
— Броник, вы тоже идите, как и вчера, к буртам. Надо их сегодня все поправить, а некоторые утеплить.
Броник — высокий, широкоплечий дед в выгоревшем на солнце солдатском бушлате и зимней шапке, из-под которой выбивались редкие седые волосы,— молча кивнул головой, подтвердив свое согласие.
— Вот и Алексану с собой берите.
— Что ты, что ты, сынок мой! Куда ты меня, старую, на то поле, на ветер. Может, куда потеплей. Я уж и документы на пенсию подала.
Идти к буртам согласились молодые. Я внимательно слушал, как спорят сейчас из-за работы, и сам думал, так ли уж далеко отошло то время, когда бригадир бегал по хатам и чуть не на коленях упрашивал пойти на работу женщин, которые топили печи почему-то почти .до самого полудня.
Сегодня же у Бухавца, да и у других бригадиров, в красном уголке уже с утра лежат ведомости, где каждый может проверить, правильно ли учтена его работа, увидеть, сколько он заработал вчера. Две молодые женщины, недовольные своим вчерашним заработком, перебивая одна другую, злятся на бригадира:
— Мы тебе за полтора рубля сегодня гнуть спину не пойдем. Сам иди. Это же целый день на метели стояли.
— Так вы же вчера до обеда только были. А после обеда не вышли,— оправдывается Бухавец, как-то по-детски смешно и часто-часто моргая белыми ресницами.— Ну, а по вашему заказу я вам работы выдумывать не буду.
Видишь, сегодня вот в этой тесной бригадной хате, как и каждое утро, ведутся споры — тут распределяется работа, а заодно и деньги. Некоторые выгадывают — ведь каждый Старается получить более легкую и к тому же более оплачиваемую работу. А тяжелую, менее оплачиваемую кто будет делать? Найдутся, мол, жадные ко всякой работе. Вон Броник, Степан, Романовна...
И все это надо видеть Бухавцу, во всем разбираться. И он разбирается — Бухавец же не только агроном, но и хороший организатор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51