Это Владек Голомбек, и никто другой!»
В каюте воцарилось молчание.
Незнакомец предложил погасить свечу. Погасили.
Анджей, разумеется, не мог заснуть, хотя минуту назад его клонило в сон. Он позевывал, но лежал с открытыми глазами. Догадка потрясла его. Что делать? Заговорить напрямик? Нельзя. Тот от всего отопрется. Но раз уж он сюда явился из Москвы...
Анджей повернулся на другой бок.
— Вы не спите? — спросил его незнакомец. «Дядя!» — подумал Анджей. И пробормотал:
— Нет.
Только сейчас он заметил едва слышимый, но явно русский акцент собеседника. Даже не в том, как резко прозвучало «с» в слове «спите», но в самой мелодии фразы, в интонации вопроса. Анджей больше не сомневался.
«Вот черти принесли!» — подумал он.
— Что у вас в Варшаве говорят обо всем этом?
Анджей не любил такого рода вопросов. Он не понимал, как можно так обобщать: «говорят!»! Смотря как, кто и где говорит, смотря что говорит и что при этом думает...
— Это от многого зависит..,— нехотя ответил он. «Дядя» словно бы почувствовал его возражение. Он немного
повысил голос, и непольский акцент его стал еще явственнее.
«В конце концов, ничего страшного,— успокаивал себя Анджей.— Сейчас тут много людей вертится из Вильно и Львова, никто даже внимания не обратит. А вообще-то ему не мешало бы заняться своим произношением».
— Разумеется, зависит,— довольно горячо заговорил «дядя»,— от среды, классовой принадлежности, возраста. Однако все эти разные мнения должны же как-то суммироваться, создавать общую атмосферу...
— Вы были в Варшаве? — с некоторым оттенком презрения спросил его Анджей.
«Дядя» запнулся.
— Был...— ответил он, но чувствовалось, что говорил неправду.
— Ну так зачем же спрашиваете? — возмутился Анджей.— Кто был в Варшаве, тот прекрасно ощутил, причем сразу же, какая там атмосфера.
— Да, верно, сразу же ощущается,— неуверенно ответил погруженный в тень голос.
Некоторое время оба молчали.
— А какая? — спросил незнакомец. Анджей заворочался на своем ложе.
— Вам неудобно? — спросил тот.
— Нет, удобно. Только рюкзак мешает,— ответил Анджей, а потом добавил: — Отвечу вам, как Флориан Шарый: не столько рана болит, сколько злой сосед огорчает.
— Каких соседей вы имеете в виду? Анджей снова помолчал.
— Обоих, — сказал он с внезапной решимостью.
Он почувствовал, что его собеседник приподнялся на локте. В слабом свете — отблеске Вислы, — падающем из иллюминатора, Анджей увидел очертания лица незнакомца. Он внутренне насторожился, чувствуя, что тот ему ответит.
Анджей хорошо знал, предугадывал каждое его слово, но не потому, что уже слышал их когда-то. И не потому, что взвешивал или готовил их в себе. Слов этих — даже если он когда-нибудь и формировал их для себя — он боялся и не хотел слышать. Тем более не хотел он их слышать из уст дяди, брата отца.
Анджей не хотел думать об отце, старался не думать об отце; он очень тосковал по нему, но считал это чувство настолько иррациональным, что не желал его признавать. Зачем ему тосковать об отце? Это был обыкновенный буржуа, мещанин. Что же, верить в кровные узы? Нет, ему не хотелось, чтобы эти узы определяли его отношение к тому, что сейчас придется услышать.
Он уже собирался сказать: «Лучше не говорите!», но сдержался. И выслушал незнакомца.
А тот говорил:
— Задумайся, прошу тебя. Нельзя жить, видя в двух соседях врагов, надо уметь распознать одного. И известно, какого. Того, кто и вправду наш враг.
Анджей не выдержал и взорвался. Тот прервал его на первом же слове долгим «тсс...». Анджей остановился, но только на минуту.
— Вы все знаете, все понимаете, — с горячностью заговорил Анджей,— вам известно, как сложится будущее, где будут проходить границы после войны. Для вас уже все давно решено. Я завидую вам. Хотя, может быть, и не завидую. Ведь все ваше знание — результат обучения. Вы решаете все в соответствии с навязанными вам взглядами. Нет у вас ничего своего, вы ничего не придумали. У вас не было времени, чтобы добыть все это из собственного нутра. Вас нафаршировали знанием там... Я знаю, откуда вы едете. Никому ничего не скажу, но и ни одному слову, ни одному вашему слову не верю... Все ложь.
Анджей сам подивился своей вспышке. Осознав всю нелепость этого выпада, он вдруг умолк и откинулся на рюкзак. Лицо незнакомца тоже исчезло из полосы света, укрылось в тени. И голос оттуда не доносился.
Анджей вздохнул громче. О сне теперь, разумеется, не могло быть и речи. Анджей ждал ответа и думал: «Почему он молчит?»
Незнакомец, однако, отозвался, хотя и не сразу.
— Я понимаю,— сказал он,— понимаю, что ты переживаешь. Он сказал «ты», и Анджей замер.
— Но если ты думаешь, что у меня не было времени самому все осмыслить, то грубо ошибаешься. У меня для этого было очень много времени.
— Понятно,— буркнул Анджей.
— И я рад тому, что у тебя не было ни столько времени, ни таких мыслей. Но уж если такие мысли и такие убеждения приобретают там, то, поверь мне, это на всю жизнь. Если потом человекам не овладевают сомнения...
— Не овладевают сомнения? Даже потом Незнакомец молчал.
И Анджей снова начал с огромной внутренней у беж данностью:
— Что мне не нравится во всех верящих, так это легкое презрение к неверящим, улыбочка, с какой они относятся к сомневающимся...
— Тебе не видна в темноте моя улыбка.
— О, я убежден, что эта улыбка существует. Даже если в эту минуту ее нет на ваших губах, все равно вы ее затаили в душе. Вы смеетесь надо мной, ибо верите и знаете, а я страдаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203