Не заметила.
— Значит, не слишком внимательно приглядывалась,— Анджей был рад, что разговор пошел о другом,— а ложишься ко мне в постель!
— Не хами,— сказала Марыся.— Ты спустишься вниз?
— А зачем?
— Хотя бы за тем, чтобы еще поболтать со мной.
— Поболтаем в Варшаве.
— Уезжаешь?
— Через несколько часов уеду.— Какое дело?
— Мать просила. Хочет, чтобы Антоний домой вернулся. Надо с ним потолковать. Поэтому и выставляю тебя. Иди.
— Но ты спустишься?
— Тотчас же спущусь. Только поговорю с Антонием.
— Тогда до свиданья.
— До свиданья. Поклонись твоему возлюбленному.
— Свинья! — Марыся сказала это уже за дверью, и слышно было, как она сбегала по лестнице.
— Черт! — выругался Анджей. Его очень обескуражил этот неожиданный визит. — Тю-тю! Ненужное осложнение! А такая красивая женщина.
Он задремал. Разбудило его появление Антония.
— Бери. — Антоний сунул ему автомат.— Умеешь с этим обращаться?
— С луны, что ли, свалился? Третий год идет война.
— Ну все. Поедешь верхом с Владеком. Сам Владек согласился принять участие.
— Что это значит — «сам Владек»?
— Владек — командир Горбатого.
— Рассказывай.
— Сейчас не время для шуток. Надеюсь, понимаешь.
— Так. Ну, а вообще кто они?
— Гвардия Людова.
— Понятия не имел. А ты?
— А я в АК. Скшетуский ничего об этом не знает.
— Я так и думал. А что, дойдет у вас до соглашения?
— Когда Валерий уедет, поговорим.
— У Владека есть пистолет?
— Есть. Но стрелять будешь ты.
— Где?
— Он тебе скажет. На восьмом километре поворот в Голомб. Распятие и пара деревьев. Там подождете.
— Ночь темная?
— Не очень. Но будет темнее. Он вас не заметит. Под теми деревьями темно.
— У Валерия есть автомат.
— Кто тебе сказал?
— Марыся.
— Ого!
— Это осложняет дело. Очень. Она будет знать, кто это сделал.
— Черт возьми!
— Но иначе нельзя.
Анджей соскочил с кровати. Он снова почувствовал себя бодрым.
— К сожалению, я вынужден взять с собой рюкзак. Оставить его здесь не могу.
— Ну так бери, не помешает.
— Да нет, мешать-то будет... Анджей надевал рюкзак.
— Так ты твердо решил не ехать в Варшаву? — спросил он брата.— Мать очень хочет.
— А я не хочу. Скажи матери...
— Ничего я не скажу.
— Как хочешь.
— Да! А скажи, как здесь очутилась Анеля? Я был удивлен, но притворился, будто незнаком с ней.
— Правильно сделал. Тарговская не знает, что это наша родственница. И Владек не знает.
— А как она сюда попала?
— Увязалась, приехала следом за мной. Устроилась тут. Пусть себе...
— А ты с той... с Кристиной?
— Это тоже Марыся тебе сказала?
— Тоже.
— Ну что ж. Можно и так сказать.
— Очень красивая девушка... Ну так что? Пошли?
— Идем.
Прежним путем вышли на боковое крыльцо. После ярких огней в доме темнота на дворе показалась непроглядной. Но вскоре глаза привыкли.
— Иди сюда,— сказал Антек.
У ворот стояли две лошади. Владек держал обеих за уздечки. Позванивали удила.
— Только бы не наделать слишком много шуму,— сказал Антоний.
— У повозки ободья железные, греметь будет,— отозвался Владек.
Анджей впервые услышал его голос. Сочный, мужской голос, с отличной, прямо актерской дикцией. Аыджей не испытывал страха, но все же этот голос придал ему бодрости.
— Стрелять не спешиваясь? — спросил он.
— Да, лучше так,— ответил Владек, — лошадь привычная, не испугается. И можно сразу удирать.
— А куда удирать?
— В сторону Пулав. То есть к железнодорожной станции, не в город. А потом я возьму лошадь, а вы пойдете на вокзал. И в Варшаву. Поезда сейчас ходят нерегулярно, но чего-нибудь дождетесь.
— Только вам придется проехать мимо дома.
— Два километра — это пустяки. Никто нас не заметит. Антек вдруг обнял Анджея и поцеловал его в щеку. Обнял
очень крепко.
— Ну, Анджеек... — прошептал Антоний.
Они вскочили на коней и поехали. Анджей чувствовал себя в седле довольно неловко, он был в брюках навыпуск, за спиной рюкзак, но лошадь шла хорошо, ровно. Он успокаивался.
Как только выехали в чистое поле, Анджея охватил осенний запах полей, он плыл над равниной, растворяя в себе запах конского пота и кожи, седла и узды. Спокойное дыхание равнины, отдавшей обильный урожай картофеля. Был тут и свежий дух пашни, и легкий дымок сжигаемой картофельной ботвы, и тот удивительный аромат, какой бывает в амбарах, когда туда свозят еще не совсем просохшее зерно—жито и пшеницу; эта смесь запахов свидетельствовала о том, что поля еще не замерли и на них еще кипит работа — вопреки войне и дурным событиям, казалось бы, сковывавшим всякое движение. Когда проехали еще километр или два и дорога стала спускаться в долину, бывшее русло реки, ветер донес, ко всем прочим полевым ароматам, еще запах свежего сена. Наверняка тут повсюду уже косили отаву. И этом ночном приветствии, которое посылала обонянию Анджея натрудившаяся и отходящая ко сну равнина, было что-то от колдовского покоя и даже от спокойной любви; она словно бы приглашала Анджея склонить голову на солому, на картофельные плети, на свекольную ботву, прижаться к земле, как к женскому телу. Вечер стоял теплый — то было то мягкое октябрьское тепло, какое на всем свете знает только равнина, и как бы усугублением этого тепла был глубокий, красивый голос Владека: вовсе не обескураженный ни этой ночью, ни тайной, ни переживаниями, связанными с их драматическим заданием, он сказал очень громко и отчетливо:
— Через минуту будем у распятия. Придется подождать.
Все произошло очень просто. Ждали, разумеется, долго, время тянулось бесконечно, прежде чем они услышали тарахтение брички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203