Вспомнила о том, как родился Антек, такой чудный, крохотный Антек. А потом Анджей. Франека он растрогал куда больше, чем Антек. Потом мысли ее отклонились. Она подумала об Эдгаре, которого не видела со времени его возвращения из Рима. Говорят, болен. А Януш так и не вернулся из-за границы. Керубин поехал в Закопане, даже не заглянув к ней... И вот так, окольным путем, переходя от знакомого к знакомому, мысль ее набрела на Казимежа. И вновь, как всегда в минуту одиночества где-нибудь на пляже, или в минуту ночного пробуждения, возник тот вопрос, на который она не могла ответить. Хотелось бы задать этот вопрос и ему, но она знала, что и он не ответил бы, потому что на такое ответить нельзя. Хотя вращались они в разных кругах, но время т времени все же сталкивались. Даже разговаривали, то есть парой банальных фраз. И все же она знала, что не может задать этот самый важный вопрос: почему? Не то чтобы это было неприлично, бестактно, нет, просто на этот вопрос не существует ответа.
В этот момент Франек встал со своего стула и нагнулся к ней.
— Ну, я пошел. А ты что, будешь всю ночь сидеть?
— Нет,— ответила Оля, точно пробудившись от сна.— [ приехала ночным поездом, у меня уже сил нет.
— Ложись. Завтра похороны, измучаешься.
— Да, ступай в нашу комнату, я сейчас приду.— Оля хотела ще немного спокойно подумать наедине.
— А где Анджей? Уже спит?
— Спит. Он тоже страшно устал. Вчера ночью сидел подле.
— Это хорошо. Спокойной ночи, родная.
— Спокойной ночи.
И Франек побрел к выходу.
Оля еще слышала, как он медленно спускается по лестнице. >друг она встала и приблизилась к гробу. Поднявшись к самому изголовью, она увидела лицо умершей вблизи и напряженно вгляделась в него, точно хотела что-то прочитать в этих мертвых чертах. Лицо матери, только теперь тронутое резцом смерти, приобрело выражение силы. Красивый нос, гордые и как будто сведенные высокомерной улыбке губы.
Оля стиснула кулаки, вглядываясь в эти твердые черты. Губы е искривила недобрая, вернее горькая гримаса.
— Это ты меня уговорила,— прошептала она с жаром,— ы настояла на этом замужестве. Я никогда тебе не говорила — как и не сказала. Но это ты была повинна в моем несчастье. Что же ы сделала из моей жизни? Злая ты мать... Во что ты превратила в жизнь?
И она судорожно припала к гробу, так что покачнулся подвечник и свечи закапали стеарином.
— Ох, сумасшедшая я! — воскликнула она вполголоса.— что Я такое говорю! Дура я, мерзавка!— И зарыдала. Впервые а все это время громко зарыдала.
В комнату вошла Кася и подняла ее.
— Ступайте, пани дорогая, я уж посижу до утра с покойницей.
На похороны тети Михаси съехалось много народу — все делалось по старым обычаям. Экипажей оказалось маловатоа и для Голомбека с Анджеем не нашлось места.
— Ну, мы с ним и пешком дойдем,— сказал Голомбек и, не дожидаясь, пока лошади тронутся, они направились лесом.
Погода после грозы резко переменилась, начались ветреные, прохладные дни, которые так хороши для жатвы. Дышалось легче.
Анджей заметил, что отец идет медленнее обычного, как-то волочит ноги и посапывает.
— Ты устал? — спросил он.
— Да. Давно не отдыхал, достается мне в Варшаве. А потом еще, как прихожу домой, вечно один.
— Вот кончатся каникулы — все соберемся дома.
— Иногда, хоть вас и много, мне все кажется, что я один. Вы уже ничем не помогаете мне, дети мои.
Анджей удивленно взглянул на отца.
— Что это значит — не помогаем?
— Да вот так. Как я уже не помогаю своей матери. Уже не с ней я, вот так и вы.
— Ты хочешь сказать, что нас не интересует твоя работа?
— Вот именно.
— Да, так вот оно и бывает. Ничего не поделаешь.
Анджей и сам удивился своим словам, а особенно тону, каким он это сказал. Прежней душевной близости уже не было. Отец как-то раздражал его. Раньше такого не случалось, Анджей даже задумался над этим.
— Вот и похоронили мы нашу тетю Михасю,— произнес минуту спустя Голомбек.
Они остановились на поляне. Резкий ветер сгибал верхушки деревьев, и, несмотря на то, что был самый разгар лета, казалось, наступила осень.
— Это ужасно,— сказал Анджей,— просто предел варварства. Положить умершего в ящик и зарыть в землю. Пусть там гниет.
— Так уж заведено.
— Но это говорит о том, какие мы еще варвары. Люди будут умирать иначе, они должны умирать иначе.
— Но как?
— Откуда я знаю! Распылиться вот с этим ветром, улететь куда-то... А так — это ужасно.
— Да, мир не очень хорошо устроен,— философски заметил Франтишек. Было похоже, что он не очень понял, что имеет в виду Анджей.
Они прошли еще немного.
— Как-то по-осеннему все выглядит после этой грозы,— сказал Анджей.— А ведь еще только начало августа.
— Через месяц тебе уже надо быть в Варшаве.
— Ужасно боюсь экзаменов. На архитектурном всегда такой конкурс.
— Ты — и вдруг не сдашь! — Франтишек с нежностью осмотрел на своего умного сына.
— Ты так веришь в меня?
— А что? Верю.
— Да, если бы там была одна математика. Но ведь еще ринок. А рисунок мне не очень дается. Рисую я, как Билинский. архитектор должен иначе.
— Ветер какой. И верно, будто осень.
— Ты еще останешься?
— Нет, после обеда возвращаюсь в Варшаву.
— И маму захватишь?
— И маму. Там же Геленка осталась... у одной женщины, маме надо вернуться в Орлов.
— Вместе поедете?
— Конечно.
— А ведь мама...— и Анджей заколебался.— Ты любишь маму? — спросил он вдруг.— Очень любишь?
Франтишек снова удивленно остановился.
— Ну, знаешь ли, странный вопрос. Разумеется, люблю. почему ты спросил?
— Потому что мама иногда кажется мне грустной.
— Грустной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203