ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Разве можно о таких вещах писать...
— Родителям?
— Да, конечно, тебе-то что, ты всегда был любимчиком.
— Брось, Антек, не дури.
В этот момент вернулся Петр с огромным снопом розовой гвоздики.
— Боже, как быстро! — воскликнула Марыся.
— Тут, на Муранове, рядом магазин,— сказал Петр.— Всю гвоздику забрал.
Бася схватила цветы и принялась раздавать их уезжающим. Изо всех окон ваг она, возле которого они стояли, потянулись руки.
— Да ведь вам же не в армию идти! — крикнула Бася, когда какая-то толстая баба тоже потянулась за цветком.
— А тебе жалко? Дай и ей цветок,— сказал Губерт.— Начнется война — там не разберешься, кто солдат, а кто нет...
Баба засмеялась. Лицо у нее было широкое, толстое.
— А что, из меня воин хоть куда! — крикнула она. Бася дала ей три гвоздики.
— А мне, барышня, а мне? — кричал тот, что с губной гармошкой.— Дайте и мне!
— Я же вам уже дала три гвоздики! — возмутилась Бася и стрельнула в него глазами. Очень уж красивый малый и нахальный.
— Дружки отняли, каждому от вас на память цветочек иметь интересно.
— Попрошу садиться! — закричал кондуктор. Антек вскочил на ступеньку.
Бася махала ему оставшимися цветами. Губерт, вдруг расчувствовавшись, жал ему руку. Марыся кричала:
— Возвращайся с победой!
Алек был такого громадного роста, что, заслонив собой и Антека и остальных, размахивал рукой над головами стоящих на перроне. Видно было, как Антек поискал взглядом Анджея, но не нашел его. Брат стоял в стороне, позади всех. Поезд двигался медленно, изо всех окон махали руками. Некоторые сжимали розовую гвоздику. Анджей увидел Антека только тогда, когда поезд отошел уже довольно далеко. Он вдруг почувствовал в горле комок и быстро, ни с кем не простившись и не дождавшись, пока поезд исчезнет за мостом, вышел из вокзала, вскочил на ходу в трамвай и поехал домой.
Алек и Губерт оглянулись, когда его уже не было.
— Убежал,— сказал Петр.
— Странный мальчик,— сказала Марыся Татарская. Ей очень понравилась стройная, мальчишеская фигура Анджея. Молодые люди завезли дам в театр, где шла генеральная репетиция «Электры» Гофмансталя, а потом вернулись к Губерту на Гурношленскую.
Губерт вел диковинный образ жизни. Алек буквально не выходил из его квартиры с того дня, как явился туда со страшным известием. Тогда именно Губерт решил про себя: «Не сдамся!» — и, стиснув зубы, с утра до вечера занимался либо делами, либо развлечениями. Ничего подобного Алек еще не видел. Да что там Алек, сам старый Шушкевич, не раз наблюдавший, как делали карьеру молодые люди и по-стариковски скептически относившийся к этому, и тот не мог понять, как это все удается Губерту.
Губерт добился по суду досрочного введения его в права, так как не мог рассчитывать ни на какую опеку. Ни близких, ни дальних родственников у него не было. И вот в восемнадцать лет он стал полноправным хозяином всего унаследованного имущества, совладельцем завода «Капсюль» и членом командитного товарищества, что было сопряжено с огромной ответственностью. К тому же с момента смерти отца он повел борьбу со Злотым. К счастью, благодаря хорошим отношениям с Петром — с самого детства — он знал, что говорят на фабрике, знал, каково отношение рабочих к Злотому, как пан Северин правит на Таргувке и вообще куда ветер дует. Как бы то ни было, он ничуть не испугался угроз Злотого и его страшного слова «бельгийцы». Тут же после вступления в права наследования он съездил в Бельгию, заключил соглашение с «Fabrique National» (правда, в ходе этих переговоров его слегка надули) и после полугодового участия в заседаниях правления общества и фабрики довел Злотого до того, что тот хватался за голову при одном упоминании имени Губерта.
— Ой, что я имею от этого щенка, что я от него имею! — говорил Злотый жене, но официально против политики Губерта возразить не мог, так как она была направлена на оздоровление финансового положения предприятия.
Бронек смекнул, что отец не любит, когда при нем говорят о молодом Губе, и беспрестанно касался этой темы за обедом (за ужином его никогда не бывало), упорно рассказывая о дружбе Алека Билинского с Губертом.
— Ну что ты все о своих князьях,— говорила сыну Злотая.— Князья, они могут рисовать,— многозначительно добавляла она.— У них есть деньги!
Бронек с улыбкой смотрел на мать.
— А евреи, значит, не могут рисовать! — говорил он и целовал матери руку.— Ну почему ты, мама, не носишь парик? Я бы куда больше любил тебя в парике...
— Перестань! Ешь давай! — обрывал его Злотый.
Вообще-то Бронек очень любил мать. Только ему нравилось над нею подшучивать. А у нее, бедняжки, и впрямь слезы выступали на глазах каждый раз, когда ей приходилось говорить соседке или знакомой, что сын учится на художника. Бронек сделал несколько очень хороших рисунков головы матери. И сделал их с большой любовью. Но мать только грустно вздыхала:
— Похоже, похоже. Только фотография еще больше похожа. Ну и что ты со всего этого будешь иметь?
Губерт приглядывал за Злотым, не устраивает ли тот махинаций за его спиной. Но, разумеется, опыта у него было еще маловато. Злотый сам собирался сейчас за границу, и Губерт побаивался этой поездки. Именно об этом зашел разговор, когда друзья очутились в огромной пустой квартире Губерта и когда жена Петра, единственная женщина в доме, подала им обед.
— Мне кажется,— сказал Алек,— что тебе не справиться со Злотым. Прежде всего ты мыслишь gentlemanlike l и никогда не сможешь уловить, на что направлена его дьявольская мысль.
— Ты же знаешь, что он в моих руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
— Родителям?
— Да, конечно, тебе-то что, ты всегда был любимчиком.
— Брось, Антек, не дури.
В этот момент вернулся Петр с огромным снопом розовой гвоздики.
— Боже, как быстро! — воскликнула Марыся.
— Тут, на Муранове, рядом магазин,— сказал Петр.— Всю гвоздику забрал.
Бася схватила цветы и принялась раздавать их уезжающим. Изо всех окон ваг она, возле которого они стояли, потянулись руки.
— Да ведь вам же не в армию идти! — крикнула Бася, когда какая-то толстая баба тоже потянулась за цветком.
— А тебе жалко? Дай и ей цветок,— сказал Губерт.— Начнется война — там не разберешься, кто солдат, а кто нет...
Баба засмеялась. Лицо у нее было широкое, толстое.
— А что, из меня воин хоть куда! — крикнула она. Бася дала ей три гвоздики.
— А мне, барышня, а мне? — кричал тот, что с губной гармошкой.— Дайте и мне!
— Я же вам уже дала три гвоздики! — возмутилась Бася и стрельнула в него глазами. Очень уж красивый малый и нахальный.
— Дружки отняли, каждому от вас на память цветочек иметь интересно.
— Попрошу садиться! — закричал кондуктор. Антек вскочил на ступеньку.
Бася махала ему оставшимися цветами. Губерт, вдруг расчувствовавшись, жал ему руку. Марыся кричала:
— Возвращайся с победой!
Алек был такого громадного роста, что, заслонив собой и Антека и остальных, размахивал рукой над головами стоящих на перроне. Видно было, как Антек поискал взглядом Анджея, но не нашел его. Брат стоял в стороне, позади всех. Поезд двигался медленно, изо всех окон махали руками. Некоторые сжимали розовую гвоздику. Анджей увидел Антека только тогда, когда поезд отошел уже довольно далеко. Он вдруг почувствовал в горле комок и быстро, ни с кем не простившись и не дождавшись, пока поезд исчезнет за мостом, вышел из вокзала, вскочил на ходу в трамвай и поехал домой.
Алек и Губерт оглянулись, когда его уже не было.
— Убежал,— сказал Петр.
— Странный мальчик,— сказала Марыся Татарская. Ей очень понравилась стройная, мальчишеская фигура Анджея. Молодые люди завезли дам в театр, где шла генеральная репетиция «Электры» Гофмансталя, а потом вернулись к Губерту на Гурношленскую.
Губерт вел диковинный образ жизни. Алек буквально не выходил из его квартиры с того дня, как явился туда со страшным известием. Тогда именно Губерт решил про себя: «Не сдамся!» — и, стиснув зубы, с утра до вечера занимался либо делами, либо развлечениями. Ничего подобного Алек еще не видел. Да что там Алек, сам старый Шушкевич, не раз наблюдавший, как делали карьеру молодые люди и по-стариковски скептически относившийся к этому, и тот не мог понять, как это все удается Губерту.
Губерт добился по суду досрочного введения его в права, так как не мог рассчитывать ни на какую опеку. Ни близких, ни дальних родственников у него не было. И вот в восемнадцать лет он стал полноправным хозяином всего унаследованного имущества, совладельцем завода «Капсюль» и членом командитного товарищества, что было сопряжено с огромной ответственностью. К тому же с момента смерти отца он повел борьбу со Злотым. К счастью, благодаря хорошим отношениям с Петром — с самого детства — он знал, что говорят на фабрике, знал, каково отношение рабочих к Злотому, как пан Северин правит на Таргувке и вообще куда ветер дует. Как бы то ни было, он ничуть не испугался угроз Злотого и его страшного слова «бельгийцы». Тут же после вступления в права наследования он съездил в Бельгию, заключил соглашение с «Fabrique National» (правда, в ходе этих переговоров его слегка надули) и после полугодового участия в заседаниях правления общества и фабрики довел Злотого до того, что тот хватался за голову при одном упоминании имени Губерта.
— Ой, что я имею от этого щенка, что я от него имею! — говорил Злотый жене, но официально против политики Губерта возразить не мог, так как она была направлена на оздоровление финансового положения предприятия.
Бронек смекнул, что отец не любит, когда при нем говорят о молодом Губе, и беспрестанно касался этой темы за обедом (за ужином его никогда не бывало), упорно рассказывая о дружбе Алека Билинского с Губертом.
— Ну что ты все о своих князьях,— говорила сыну Злотая.— Князья, они могут рисовать,— многозначительно добавляла она.— У них есть деньги!
Бронек с улыбкой смотрел на мать.
— А евреи, значит, не могут рисовать! — говорил он и целовал матери руку.— Ну почему ты, мама, не носишь парик? Я бы куда больше любил тебя в парике...
— Перестань! Ешь давай! — обрывал его Злотый.
Вообще-то Бронек очень любил мать. Только ему нравилось над нею подшучивать. А у нее, бедняжки, и впрямь слезы выступали на глазах каждый раз, когда ей приходилось говорить соседке или знакомой, что сын учится на художника. Бронек сделал несколько очень хороших рисунков головы матери. И сделал их с большой любовью. Но мать только грустно вздыхала:
— Похоже, похоже. Только фотография еще больше похожа. Ну и что ты со всего этого будешь иметь?
Губерт приглядывал за Злотым, не устраивает ли тот махинаций за его спиной. Но, разумеется, опыта у него было еще маловато. Злотый сам собирался сейчас за границу, и Губерт побаивался этой поездки. Именно об этом зашел разговор, когда друзья очутились в огромной пустой квартире Губерта и когда жена Петра, единственная женщина в доме, подала им обед.
— Мне кажется,— сказал Алек,— что тебе не справиться со Злотым. Прежде всего ты мыслишь gentlemanlike l и никогда не сможешь уловить, на что направлена его дьявольская мысль.
— Ты же знаешь, что он в моих руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203