ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
И я хотел бы знать.., В эту минуту послышался телефонный звонок. Алек остался
один над чашкой с остатками черного кофе. Он смотрел в окно на майские деревья в саду сейма и все еще думал об Эдгаре. Так трудно было свыкнуться с мыслью, что его уже нет, и так тяжело сознаваться в том, что ты мистифицировал его. А может быть, и не мистифицировал? Может быть, действительно из тебя получится лишь этакий меланхолический салонный шаркун? Может быть, тебя действительно больше интересовал новый фрак и обед в итальянском посольстве, чем... Губерт вернулся.
— Ну, что там?
— Бася звонила. Смотрела репетицию «Электры». Страшно уговаривала, чтобы мы сходили. Вычерувна, говорит, великолепна...
— Это какая же «Электра»? — спросил Алек.
— Гофмансталя. Этакая немецкая Электра. Надо будет сходить. Завтра у тебя время есть?
— Конечно. Можем сходить. А Бася будет?
— Нет, Бася сегодня на премьере.
— Ага. А декорации Малика?
— Ты же сам помогал ему рисовать.
— Не для «Электры». То был «Мастер и подмастерье».
— Так их же дают в один вечер.
— Странное сочетание.
— Это что-то вроде бенефиса Вычерувны. Она всю жизнь Электру играла — вот и теперь захотела. Только сейчас бенефисов не устраивают, так ей потихоньку отвалят всю выручку за завтрашний спектакль. Ну, а Горбаль играет в «Мастере и подмастерье».
— Откуда ты все знаешь?
— Так ведь это же ты должен все знать. Чудак, право. Ты же работаешь в театре.
— Работаю, работаю... Одно название что работаю. Возле Малика околачиваюсь.
— Не знаю, как там возле Малика, а уж возле Марыси Татарской — это точно.
— Хороша чертовка,— задумчиво сказал Алек.
— Не так чтобы очень,— пасмешливо улыбнулся Губерт.
— Губерт, ты мне изменяешь! — закричал в ответ на эту усмешку Алек.
— Ну, уж никак не я,— зашелся от смеха Губерт.— Изменять тебе может только Марыся.
— Ах ты, шельма! — закричал Алек, принимаясь по-боксерски тузить катающегося по дивану Губерта.
— Ой, не надо, пусти! — смеялся Губерт.— Я только что пообедал, это вредно.
— Вот я тебе пущу! Ты же знаешь, что я люблю ее.
— Тоже мне любовь! — презрительно скривил губы Губерт. Алек опрокинул его на диван и принялся молотить кулаками.
В эту минуту снова зазвонил телефон.
— Одуреть можно от этих звонков! — сказал Губерт, вставая с дивана.
Он взял трубку, сказал «Алло!» — и тут же отложил ее.
— Шушкевич спрашивает, нет ли тут тебя.
Алек прошел в переднюю, взял трубку из рук друга, но не успел произнести: «Да, это я»,— как тут же уронил ее на столик и с ужасом взглянул на Губерта.
— Боже ты мой,— тихо сказал он.— Адась Пшебия-Ленцкий застрелился.
III
Театральный зал, где ставился спектакль — не то бенефис, не то юбилей Галины Вычер,— был удивительно неудобный. Кро-ме всего прочего, здесь были скрипучие кресла устанавливалась только тогда, когда публика застывала, вся обратись в слух. Как только внимание зрителей ослабевало, зал скрипел, будто несмазанная дверь. Но в тот миг, когда свет погас и вот-вот должен был подняться занавес, в зале воцарилась глубокая тишина. Молодые люди сидели вместе: Алек, Губерт и Бронек Злотый. Еще минуту назад они, затаив дыхание, слушали рассказ Алека о самоубийстве Адася. Пшебия-Ленцкий застрелился сразу же после разговора по телефону с Алеком. Разумеется, виной всему были деньги Билинского, которыми Адам по доверенности Шушкевича распоряжался совершенно свободно. Точно Алек пока ничего не знал, но был уверен, что остался нищим.
— И ради этого моя мать так старалась, чтобы этот хлыщ...
Шушкевич появился на Брацкой бледный, чуть живой и впервые в жизни не знал, что сказать княгине Марии и Алеку. Алеку было страшно жаль этого — теперь уже старика — Шушкевича, который все твердил одно и то же:
— Я же ему сказал, чтобы он пришел ко мне, я же ему сказал...
Княгиня была в ярости. Твердая, суровая, она осыпала несчастного Шушкевича градом упреков. Сыну пришлось сдерживать ее:
-— Ну мама... Да мама же...
— Что ты заладил — мама, мама! Ты нужды не испытал и не знаешь, что это такое. А я просто понятия не имею, что теперь будет.
Старый Шушкевич все доставал какие-то бумажки и карандашики, раскладывал их на столе, принимался что-то подсчитывать, но у него все терялось — и мысли, и карандаш, и, наконец, бумага. Алек придержал его за руку.
— Да успокойтесь же, дорогой пан Вацлав. Все как-нибудь уладится.
— Я, видит бог, все отдам, все, что у меня есть, отдам,— бормотал старик, глядя на княгиню собачьими глазами.
— Вы в своем уме? Вы же сами знаете, какое состояние было у моего сына,— отрезала Марыся и, достав из сумочки какие-то бумаги, надела очки в черной оправе и принялась подсчитывать...
Все это Алек и описал своим друзьям.
— Ох, это было ужасно, просто ужасно.
— Ну и чем все кончилось?— спросил Бронек.
Но в эту минуту как раз погас свет и зазвучал гонг.
Они замолчали. Алек ожидал эффекта, который должны были произвести декорации Малика. Бронек называл его «старой песочницей» и много от него не ожидал. Для Губерта самым приятным в спектакле был именно этот момент, когда в зале стало совсем темно, прозвучал первый удар гонга и когда между первым и вторым ударом наступает минута тишины и ожидания, ожидания, которое всегда приносит некоторое разочарование, потому что видишь вдруг на сцене хорошо знакомых людей, которые только притворяются, будто они совсем другие и не имеют ничего общего с сидящими в зале зрителями. А ему известно, что в первой же сцене появится Марыся Татарская, которую он великолепно представлял у себя в постели и совершенно не мог вообразить в роли арголидской царевны, дочери Агамемнона и Клитемнестры — полупримитивной, полурафинированной особы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
один над чашкой с остатками черного кофе. Он смотрел в окно на майские деревья в саду сейма и все еще думал об Эдгаре. Так трудно было свыкнуться с мыслью, что его уже нет, и так тяжело сознаваться в том, что ты мистифицировал его. А может быть, и не мистифицировал? Может быть, действительно из тебя получится лишь этакий меланхолический салонный шаркун? Может быть, тебя действительно больше интересовал новый фрак и обед в итальянском посольстве, чем... Губерт вернулся.
— Ну, что там?
— Бася звонила. Смотрела репетицию «Электры». Страшно уговаривала, чтобы мы сходили. Вычерувна, говорит, великолепна...
— Это какая же «Электра»? — спросил Алек.
— Гофмансталя. Этакая немецкая Электра. Надо будет сходить. Завтра у тебя время есть?
— Конечно. Можем сходить. А Бася будет?
— Нет, Бася сегодня на премьере.
— Ага. А декорации Малика?
— Ты же сам помогал ему рисовать.
— Не для «Электры». То был «Мастер и подмастерье».
— Так их же дают в один вечер.
— Странное сочетание.
— Это что-то вроде бенефиса Вычерувны. Она всю жизнь Электру играла — вот и теперь захотела. Только сейчас бенефисов не устраивают, так ей потихоньку отвалят всю выручку за завтрашний спектакль. Ну, а Горбаль играет в «Мастере и подмастерье».
— Откуда ты все знаешь?
— Так ведь это же ты должен все знать. Чудак, право. Ты же работаешь в театре.
— Работаю, работаю... Одно название что работаю. Возле Малика околачиваюсь.
— Не знаю, как там возле Малика, а уж возле Марыси Татарской — это точно.
— Хороша чертовка,— задумчиво сказал Алек.
— Не так чтобы очень,— пасмешливо улыбнулся Губерт.
— Губерт, ты мне изменяешь! — закричал в ответ на эту усмешку Алек.
— Ну, уж никак не я,— зашелся от смеха Губерт.— Изменять тебе может только Марыся.
— Ах ты, шельма! — закричал Алек, принимаясь по-боксерски тузить катающегося по дивану Губерта.
— Ой, не надо, пусти! — смеялся Губерт.— Я только что пообедал, это вредно.
— Вот я тебе пущу! Ты же знаешь, что я люблю ее.
— Тоже мне любовь! — презрительно скривил губы Губерт. Алек опрокинул его на диван и принялся молотить кулаками.
В эту минуту снова зазвонил телефон.
— Одуреть можно от этих звонков! — сказал Губерт, вставая с дивана.
Он взял трубку, сказал «Алло!» — и тут же отложил ее.
— Шушкевич спрашивает, нет ли тут тебя.
Алек прошел в переднюю, взял трубку из рук друга, но не успел произнести: «Да, это я»,— как тут же уронил ее на столик и с ужасом взглянул на Губерта.
— Боже ты мой,— тихо сказал он.— Адась Пшебия-Ленцкий застрелился.
III
Театральный зал, где ставился спектакль — не то бенефис, не то юбилей Галины Вычер,— был удивительно неудобный. Кро-ме всего прочего, здесь были скрипучие кресла устанавливалась только тогда, когда публика застывала, вся обратись в слух. Как только внимание зрителей ослабевало, зал скрипел, будто несмазанная дверь. Но в тот миг, когда свет погас и вот-вот должен был подняться занавес, в зале воцарилась глубокая тишина. Молодые люди сидели вместе: Алек, Губерт и Бронек Злотый. Еще минуту назад они, затаив дыхание, слушали рассказ Алека о самоубийстве Адася. Пшебия-Ленцкий застрелился сразу же после разговора по телефону с Алеком. Разумеется, виной всему были деньги Билинского, которыми Адам по доверенности Шушкевича распоряжался совершенно свободно. Точно Алек пока ничего не знал, но был уверен, что остался нищим.
— И ради этого моя мать так старалась, чтобы этот хлыщ...
Шушкевич появился на Брацкой бледный, чуть живой и впервые в жизни не знал, что сказать княгине Марии и Алеку. Алеку было страшно жаль этого — теперь уже старика — Шушкевича, который все твердил одно и то же:
— Я же ему сказал, чтобы он пришел ко мне, я же ему сказал...
Княгиня была в ярости. Твердая, суровая, она осыпала несчастного Шушкевича градом упреков. Сыну пришлось сдерживать ее:
-— Ну мама... Да мама же...
— Что ты заладил — мама, мама! Ты нужды не испытал и не знаешь, что это такое. А я просто понятия не имею, что теперь будет.
Старый Шушкевич все доставал какие-то бумажки и карандашики, раскладывал их на столе, принимался что-то подсчитывать, но у него все терялось — и мысли, и карандаш, и, наконец, бумага. Алек придержал его за руку.
— Да успокойтесь же, дорогой пан Вацлав. Все как-нибудь уладится.
— Я, видит бог, все отдам, все, что у меня есть, отдам,— бормотал старик, глядя на княгиню собачьими глазами.
— Вы в своем уме? Вы же сами знаете, какое состояние было у моего сына,— отрезала Марыся и, достав из сумочки какие-то бумаги, надела очки в черной оправе и принялась подсчитывать...
Все это Алек и описал своим друзьям.
— Ох, это было ужасно, просто ужасно.
— Ну и чем все кончилось?— спросил Бронек.
Но в эту минуту как раз погас свет и зазвучал гонг.
Они замолчали. Алек ожидал эффекта, который должны были произвести декорации Малика. Бронек называл его «старой песочницей» и много от него не ожидал. Для Губерта самым приятным в спектакле был именно этот момент, когда в зале стало совсем темно, прозвучал первый удар гонга и когда между первым и вторым ударом наступает минута тишины и ожидания, ожидания, которое всегда приносит некоторое разочарование, потому что видишь вдруг на сцене хорошо знакомых людей, которые только притворяются, будто они совсем другие и не имеют ничего общего с сидящими в зале зрителями. А ему известно, что в первой же сцене появится Марыся Татарская, которую он великолепно представлял у себя в постели и совершенно не мог вообразить в роли арголидской царевны, дочери Агамемнона и Клитемнестры — полупримитивной, полурафинированной особы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203