— Значит, отцу плохо стало? — обратился он к Анельке, их од я в хату.
— Да. Потому и провозились. Пани Оля решила укол сделать, а вода для иглы все не закипала. Поздно уже выехали, наверно, только сейчас до большого шоссе добрались, а тут того и гляди самолеты нагрянут...
— Кто машину повел?
— Отец.
— Новая машина?
— Новая. Легковая.
— Боже ты мой! — И у Антека вновь защемило сердце.— А Геленка?
— Геленке что — она как ребенок. Веселая, смеется...
— Смеется?
— Лучше уж пусть смеется, чем плачет. Пани Оля — та все плакала.
Антек посмотрел на Анельку.
Она стояла перед ним, прямая, как струна, грудь девичья — никак не дашь ей ее лет. Антек подумал: «А ей ведь уже за тридцать...— И тут же разозлился на себя.— Черт знает что за мысли в голову лезут... в такую-то минуту!»
И, обращаясь к Анельке, сказал:
— Дай мне молока, что ли, или еще чего-нибудь. Меня там, в лесу, два дружка дожидаются.
— Молоко есть,— сказала Анелька,— да родители твои консервов оставили...
Бабка еще лежала в постели. Она едва понимала, что творится вокруг. Только что Франтишек с женой и дочкой (графиню какую-то из нее растят!) явились и исчезли, а теперь вот старший внук объявился, красивый, чернявый.
— А ты откуда? — спросила она, высвобождая руку из-под сложного нагромождения перин, одеял и покрывал.
— Да я тут, бабушка,— закричал Антек, хотя старая Голомбекова не была глухой,— тут, недалеко. Так уж получилось.
— Родителей видел? — заохав, спросила бабка.
— Нет, не видал.
Бабка равнодушно восприняла этот ответ.
— Что творится! Ой, что творится! — вздохнула она.— Я уже ничего не понимаю. Значит, бьют нас германцы?
— Не знаю, бабушка, я в лесу стою. Вроде как бьют.
— Бегут люди из Варшавы... Франек сказывал.— II вдруг про себя, сварливо: — В Пустые Лонки, в Пустые Лонки... А чего бы, кажется, у меня не остаться? В мужицкой хате оно понадеж-нее. Так нет же...
Вошла Анелька.
— Вот тебе две бутылки молока. Как понесешь-то?
— Дай какую-нибудь кошелку.
— Солдат — да с кошелкой?
— Не твое дело.— И Аптек с горечью добавил: -- Я уж вроде и не солдат теперь.
Он пошел в гору прямо через картофельное поле, неся кошелку с двумя бутылками молока и сверкающей банкой консервов. Спотыкаясь о картофельные плети, он вдруг обернулся. Анелька стояла перед хатой.
— А кто картошку-то тебе выкопает? — насмешливо бросил он.
— Да ты, наверно,— откликнулась Анеля.— Больше-то тебе вроде и делать нечего!
— Пока вроде нечего... Товарищи заждались его.
— Ну, где ты пропал? Мы уж подумали, что ты смылся.
— А тут моя бабка живет,— сказал Антек, ставя перед товарищами бутылки.
— Брось трепаться!
— Ей-богу!
— А может, у тебя в каждой деревне по бабке?
— Честное слово. Родная бабка, отца моего мать.
— Выходит, Голомбекова,— сказал Людвиг и откупорил бутылку.
— Пойдем-ка, что я тебе покажу,— закричал Вилек, вскочив и бросив наполовину открытую банку с консервами.— Пошли, пошли!..
И он потянул Антека вдоль закинутого на ветви телефонного провода. Метрах в пятнадцати — двадцати, не больше, провод кончался. Обрезанный конец его, болтаясь, свисал с сосновой ветви, а неподалеку лежала пустая катушка.
— Вот и стереги этот провод, малый,— сказал Вилек, и в голосе его звучала злость и насмешка.— Стой тут и жди. А позывной помнишь? Тверди позывной в свою дырку, может, кто и ответит.
— Не понимаю. Что это значит?
— А то и значит, что сбагрил нас пан поручик. Так и сидели бы здесь, пока задница к земле не прирастет. Фрицы явятся — а мы на боевом посту...
— Вот же, язви его...
— Отвоевались, значит, можно теперь и к твоей бабке наведаться,— сказал чернявый Людвик.
Но молоко все же выпили и мясо с черным зачерствевшим хлебом съели здесь, в лесу. Артиллерийская канонада приближалась, все трое хорошо ее слышали, но ни один не подал и вида, что слышит. Над лесом время от времени раздавался тяжелый гул бомбовозов, и где-то на шоссе в стороне Седльц падали бомбы. Часто-часто раздавались глухие взрывы, а потом все смолкло.
Наконец они направились к хате старой Голомбековой. Анеля встретила их равнодушно. Все четверо уселись — кто на скамейку, кто на завалинку. На юге все стихло. Самолеты улетели.
— Ну и что теперь? — спросил Антек. Темнело; солнце уже пошло на закат.
— Отец сказал,— обратилась к нему Анелька,— что теперь всему капут.
Вилек вскипел.
— А чему капут? Чему? За неделю весь народ не перебьют. В эту минуту они услышали глухой рокот мотора, и довольно
высоко над ними появился немецкий истребитель. Заходящее солнце сверкало на его винтах и серебрило фюзеляж.
— Гляди, как спокойно летает! И никто его не трогает!
— Вот я сейчас трону,— сказал Людвик.
И, сорвав винтовку с плеча, выстрелил вверх, в сторону самолета. Хотел выстрелить еще раз, но Вилек остановил его.
— Да уймись ты, разрази тебя! Приманишь сюда их отряд.
— Будто уж они так близко!
— Да уже тут, под боком,— хмуро сказал Вилек. Самолет, как большой жук, не торопясь полетел дальше, в ту
сторону, откуда доносился монотонный, то пронзительный, то угасающий гул бомбовозов.
— Может, бабку в погреб спрятать? — спросила Анелька.
— А зачем? — засмеялся Антек.— Что ей сделается?
— Опять же если чему бывать, так и в погребе не миновать. В этот самый момент бабка встала на пороге.
— Анелька!— сильным голосом крикнула она.— Побойся бога, девка! Ты же коров не подоила.
Анелька схватилась за голову.
—- Тут мир рушится,— сказал Антек, не вставая с лавки,— а ты, бабушка, хочешь, чтобы люди о коровах помнили.
— Рушится не рушится, а как же можно корову не подоить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203