Ведь ты — рабыня.— Да, я — рабыня! — разрыдалась она. — Рабыня! Рабыня!Я не сделал попытки ее утешить: утешение — не для рабов.— А на невольничьем рынке в Лидиусе, когда вы увидели меня прикованной цепями к металлическому штырю, — с вызовом спросила Шира, — вы тоже думали только о своих планах?— Нет, — признался я.Она дерзко взглянула мне в лицо.— И твой поцелуй, когда я пробовал твои губы там же, на невольничьем рынке, тоже не оставил меня равнодушным, — добавил я.— А в трюме, когда вы использовали меня после клеймения?— Да, и это мне тоже понравилось.— Так неужели все, что было между нами, ничего для вас не значит?— Абсолютно.— Ну, значит, я действительно всего лишь жалкая, ничтожная рабыня, — горестно заключила она.— Совершенно верно, — подтвердил я.Сейчас, в лунном свете и отблесках догорающего костра, Шира казалась особенно привлекательной. Прав был продававший ее на невольничьем рынке в Лидиусе владелец: она красива. И принадлежит мне.— Сегодня вечером, — продолжала девушка, — я прикоснулась к вашему плечу. — Она низко опустила голову. — Вы не представляете, чего мне это стоило. Несколько ан я боролась сама с собой, но так и не смогла удержаться. Я прикоснулась к вам, но ваши глаза были такими чужими, такими холодными.Я не ответил.— Я больше не женщина-пантера. — Она подняла глаза и, к моему удивлению, добавила: — И не хочу ею быть.Я молчал.— Там, в трюме, вы научили меня, что такое быть настоящей женщиной. — Она снова уронила голову. — Вы заглянули в самые далекие тайники моего тела, моей души, не оставив ничего, что могло бы принадлежать мне, кроме разве что моей покорности.— Женщине в ошейнике и не позволяется иметь ничего своего, — ответил я.Она злобно взглянула на меня.— А тебя разве еще не пора заковывать в цепи на ночь? — спросил я.— Пора, — раздраженно ответила она. — Самое время!Я заметил в песке у ее ног длинную черную цепь от наручников.— Я позову кого-нибудь из матросов. Он позаботится о тебе ночью.— Я прикоснулась к вам сегодня вечером, а ваши глаза были такими чужими, такими холодными, — пробормотала Шира. Она перевела взгляд на черную цепь у своих ног, наполовину закрытую песком. — Ваши глаза были такими чужими, — едва слышно повторила она.— Я позову тебе кого-нибудь, — пообещал я.— Хозяин!Я был поражен. Шира впервые назвала меня так. Это слово слишком тяжело слетало с ее губ.Да, ошейник, с которым она не расставалась в течение нескольких последних дней, сделал свое дело. Думаю, в трюме «Терсефоры» я лишь помог ей понять значение этой стягивающей ее горло узкой полоски металла. Теперь понимание это все глубже проникало в ее сознание, пронизывало все ее существо.Как, должно быть, тяжело быть женщиной, подумалось мне.Гориане утверждают, что в каждой женщине уживаются одновременно два начала — свободной спутницы, гордой и прекрасной, стремящейся к возвышенным отношениям со своим избранником, и рабыни, ищущей себе хозяина. Но это лишь, так сказать, внешние проявления; в постели же, как утверждают те же знатоки, каждая женщина, будь то свободная или рабыня, жаждет обрести своего хозяина. Она страстно желает отдать себя мужчине полностью, без остатка, подчиниться ему так, как подчиняется рабыня. Но, поскольку лишь рабыня не только способна, но и обязана проявлять полнейшую покорность своему хозяину, как в редкие минуты слияния двух сердец, так и в течение всего остального времени, считается, что лишь ей суждено испытывать безграничную радость единения с мужчиной и даровать то же ощущение и ему — радость, которой лишена свободная женщина.Однако подобные размышления сейчас меня мало занимали.Я снова перевел взгляд на стоящую передо мной Ширу. Пусть она будет первой красавицей на Горе, но она — всего лишь рабыня.— Пожалуйста, хозяин, — пробормотала девушка, — посадите меня на цепь сами.— Как продвигаются твои занятия? — Я имел в виду уроки, которые ей давала Кара, обучая ее основам того, что должна уметь каждая рабыня.— Посадите меня на цепь своей рукой, — взмолилась она, словно не слыша моего вопроса.— Как твои занятия? Успехи есть? — спросил я, не обращая внимания на ее мольбы.— Есть. — Шира обреченно уронила голову, понимая, что я сознательно обхожу интересующую ее тему. — Но иногда я чувствую себя очень неуклюжей. Здесь зачастую требуется настоящее мастерство, умение, приобретенное с детства. Научиться этому в зрелом возрасте довольно трудно.— Трудно это или легко — научиться придется.— Да, хозяин, я знаю.— Учись.— Да, хозяин.Я отвернулся, собираясь уйти.— Пожалейте меня! — воскликнула она. — Останьтесь со мной на эту ночь!Я посмотрел на нее и медленно покачал головой.— Нет!Она бросилась ко мне, подняла кулачки. Я перехватил ее руки.— Ненавижу тебя! Ненавижу! — разрыдалась она.Я отпустил ее запястья. Шира поднесла руки к дрожащим губам; в глазах ее стояли слезы.— Ты поставил на мне рабское клеймо! Надел на меня ошейник! — срывающимся голосом бросала она мне в лицо. — Я ненавижу тебя! Ненавижу!— Успокойся, рабыня, — сказал я ей. — Хватит! И вдруг во всем ее облике появился какой-то дерзкий вызов. Она расправила плечи.— Посади меня на цепь сам!— Нет, — покачал я головой.— Используй меня или отдай меня своим матросам!Я внимательно посмотрел на нее. Она отступила на шаг, напуганная собственной дерзостью. Я шагнул к ней. Она продолжала смотреть мне в глаза, смотреть так, как смотрит горианский рабовладелец, покупая себе новую рабыню.Я резко ударил ее ладонью по губам, отбросив ей голову назад.Она на мгновение отшатнулась, то тут же снова с дерзким упрямством приблизилась ко мне. Глаза ее пылали, из разбитой губы сочилась кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121