У развилки не оказалось подходящего места для лагеря. Дул ветер, холодный, без всяких признаков весенней мягкости. Герта сняла колыбель с седла и поставила ее перед собой, прикрыв плащом, чтобы хоть немного защитить ребенка.
В начале вечера по склонам холма двинулись тени. Но Герта продолжала двигаться, потому что пока не находила места для отдыха. И вот, уже почти перестав надеяться, она увидела здание, которое искала. Из двери, на которой висел выкованный из железа символ Гунноры – сноп, перевязанный ветвью фруктового дерева, – виднелся свет.
Лошадь, шедшая с опущенной головой, вдруг заржала. Сзади отозвался пони. Герта сама произнесла голосом, хриплым от холода и долгого молчания:
– Удачи этому дому и тем, кто живет в нем.
Дверь раскололась, половинки скользнули в стены. Вперед устремился золотой свет. Лошадь не дала Герте возможности колебаться, она прошла в дверь и остановилась во внешнем помещении, а не на настоящем дворе. Оба животных казались спокойными и довольными, словно пришли к себе домой.
Герда, с затекшим онемелым телом, чувствуя, словно проехала целую вечность, спешилась.
«Входи с миром».
Голос доносился из воздуха. Герта вспомнила, что так же было и в ее первое посещение святилища. Она с сомнением посмотрела на лошадь и пони. С них нужно снять груз. Они хорошо поработали и заслужили отдых.
«Входи, – перед ней открылась вторая дверь. – За добрыми животными присмотрят, как и за всеми, кто приходит с миром».
Герту уже заполнило ощущение тепла, освобождения от тяжести. Она больше не колебалась и прошла вперед. У второй двери достала из ножен длинный кинжал и оставила его на полу, потому что в зал Гунноры не входят с оружием.
Вторая комната была точно такой, какой она ее помнила: стол с едой, все готово для подкрепления путника. Зашевелилась в своей корзине Эл фанор, испустив негромкий мяукающий крик. Большие глаза опять смотрели в лицо матери, и никогда еще Герта не была так уверена, что в этом маленьком изуродованном теле живет разум, гораздо более древний, чем плоть и кости.
Она ожидала протестов ребенка, а может, и того, кто обитает в этой комнате. Можно ли приносить проклятое существо в свет, противоположность этого проклятия? Но кроме первого крика, Эльфанор не испустила ни звука, и других ответов тоже не было. Герта опустилась на стул, левой рукой держа девочку, а правую протянула и взяла кубок, от которого поднимался пар: согретое вино, приправленное травами, привет путнику после долгого дня пути по холоду.
Она выпила. И стала есть густую похлебку, сытную пищу, наполнявшую тело силой, успокаивающую мысли; ни разу после посещения святилища она не испытывала такого удовлетворения едой.
Наевшись, она откинулась в кресле и заговорила, обращаясь к огням двух ламп, освещавших комнату.
– Тому, кто дал еду, благодарность от чистого сердца. Благодарность за приют. Той, что правит здесь… – тут Герта заколебалась. Она не могла подобрать нужных слов. И впервые ясно осознала, что сделала. В это место мира и света она принесла грех и зло – собственный грех и собственное зло!
По другую сторону стола открылась вторая дверь. За ней свет был более тусклый. И комнату заполнил аромат цветов, как в самый разгар лета, послышался безголосый шепот, какой можно услышать на берегу веселого ручья, гудение довольных пчел, занятых сбором урожая, легкое дуновение ветерка, шевелящего цветущие ветви.
Та, что живет здесь, кажется, не осуждает ее, как осуждает себя она сама. В сердце Герты вспыхнул легкий огонек надежды. Волоча загрязненную в дороге юбку, она пошла вперед, не медленно и неохотно, но как человек, знающий свою цель и стремящийся к ней.
Ее окружили щупальца дыма, аромат стал сильнее. И Герте показалось, что он приобрел материальные очертания, навстречу ей двинулось множество рук. Спотыкаясь, чуть одурманенная сильным ароматом, Герта наткнулась на лежанку. И тяжело легла на нее. Глаза ее закрылись.
Свет, золотой, как осенние яблоки, богатый, как то золото, что ценят люди. Он поднимается от пола и уходит высоко вверх, и Герта, как ни задирает голову, не может увидеть его вершины. Герта видит только, что столб света не сплошной, хотя взгляд ее не способен проникнуть сквозь него. Свет пульсирует в ритме биения ее сердца.
И хоть этот столб прекрасен, есть в нем что-то страшное, почти грозное. Герта, не отдавая себе отчета, преклоняется перед ним. Она хочет протянуть руки, просить прощения; но руки ее не отрываются от того, что она несет. И она отводит глаза от света и смотрит на свою ношу.
Ребенок, человеческий ребенок, с подлинно человеческой внешностью, но темный, мрачно темный. И на нем свет столба пробуждает ответ, искру, ясную и золотистую.
– Леди… – Герта не думает, что говорит вслух. В этом месте слова исходят прямо от сердца, от самой сердцевины разума, и в них может быть только истина. – Я согрешила против жизни, которая есть добро. И пусть наказан будет не ребенок, а я. Невинные не должны страдать из-за виновных.
Свет вспыхивает так ярко, что обжигает ей зрение. Бегут слезы. Или это слезы, которые она не выплакала с тех пор, как люди совершили над ней зло и поймали в эту грязную сеть?
Герта ждет ответа. И когда не получает его, в ней пробуждается страх. Ей приходится призвать всю свою силу и храбрость, чтобы не закрывать глаза и продолжать смотреть на этот обжигающий свет. Она дрожит, ей кажется, что ее охватывает холод, отрезает ее не только от милости света, но и вообще от жизни всех остальных людей.
Она начинает плакать. Если ее ждет смерть, тогда…
– Не ребенок! – ее слова не просьба, а скорее требование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11