Но когда я коснулась плеча Бартаре, она откинула с плеча мою руку и стояла без движения; ее маленькое бледное лицо ничего не выражало.
Вокруг нас царила суета. Гаску, без сознания, офицер отнес на руках в ждущую наземную машину, а нас двое молодых космодромных полицейских проводили к другой. Оомарк продолжал держать меня отчаянной хваткой, но Бартаре была такой равнодушной, будто выступала лишь зрителем, и довольно пренебрежительным. В тот момент я почувствовала к ней отвращение, отчуждение от нее, как если бы встретила неизвестную форму жизни, с которой надо обращаться с чрезмерной осторожностью. Нам выделили жилье в одном из правительственных домов, и мне понадобилось довольно много времени, чтобы убедить Оомарка отпустить меня; я постаралась найти кого-то, кто рассказал бы мне, что случилось. Но когда я вернулась к детям, Оомарк стоял напротив сестры; его заплаканное лицо было перекошено от гнева.
– Ты – ты знала! Тебе все равно! – резко обвинял он ее.
Я замерла за дверью. Может, он получит ответ, который она не даст в моем присутствии.
– Она сказала мне. Его дни были сочтены. И – он нам не нужен. Больше не нужен.
– Она плохая! – Красное лицо Оомарка контрастно отличалось от бледного лица сестры. – А ты слушаешь плохое, которое она тебе говорит! Плохое, плохое!
И тут впервые я увидела, как спокойствие Бартаре прервалось. Она дала брату пощечину; его голову отбросило назад, на щеке остался след ладони.
– Тихо! – Сейчас ее голос не был ровным и контролируемым. – Не знаешь, что говоришь. Ты можешь все еще больше испортить, когда говоришь подобные вещи. Тихо, дурак!
Она отвернулась от него, а он остался стоять там же, где и был, съежившийся и дрожащий; крупные слезы стекали по его лицу, а он даже не двигался, чтобы отереть их. Когда я вошла, он рывком метнулся ко мне, снова уткнувшись в меня лицом, требуя утешения не столько словом, сколько действием. Но Бартаре стояла у окна спиной к нам. И в ее позе было что-то такое, отчего мне подумалось, что она напряженно слушает что-то, чего мне не слышно.
Я решила, что будет лучше на время предоставить ее самой себе. Отрывок разговора, который я подслушала, терзал мне ум. Кто эта загадочная Она, о которой оба они упоминали? Насколько я знала – а я хорошо это знала, – на борту корабля и то недолгое время снаружи, когда мы приземлились и до того, как к нам подошел офицер, дети непрерывно были со мной. Я не передавала таких новостей Бартаре, и уж наверняка ее мама тоже. И потому – как она узнала это и от кого?
И сама формулировка фразы, этот комментарий об ее отце… «Его дни были сочтены. И он нам больше не нужен».
Я испытывала непреодолимую потребность обсудить с кем-нибудь то, что услышала, попросить совета. Я считала себя вполне самостоятельной и хорошо вооруженной после подготовки в детском доме. И все же здесь почувствовала себя беспомощной, как ребенок, поступающий в первый класс. Тем более беспомощной, что у меня не было инструктора, к которому можно было бы обратиться с вопросами.
Нас не оставили одних надолго, ибо тот чиновник, что унес Гаску, вскоре пришел навестить нас. Он пришел с женой, женщиной с приятным лицом, которая первым делом устремилась к детям; он же отвел меня в сторону, чтобы кое-что сообщить.
Я узнала, что Конрой Зобак погиб за день до нашего приезда в аварии, когда его летательный аппарат попал в неожиданный шторм. Его семья не могла немедленно вернуться на Чалокс, хотя именно этого потребовала Гаска, придя в себя, – так как лайнер, привезший их, уже покинул систему, так что они не смогут вернуться в родной мир еще несколько лет. Поэтому мы должны остаться на Дилане, пока не появится возможность организовать другое транспортное средство, а когда это случится, мой осведомитель, комендант Пизков, понятия не имел.
Он предлагал нам жилье в своем собственном доме, но сказал мне, что Гаска настояла на переезде в квартиру, приготовленную ее мужем. Ему не понравилась эта ситуация, но он вынужден был с ней примириться. Он пожелал, чтобы я не терялась, и звонила ему, если мне что понадобится.
Я не понимала, почему Гаска хотела быть одна; мне казалось, она относилась к тому типу людей, которые, случись беда, и физически, и эмоционально тянулись бы к любой поддержке. Но комендант сказал, что он на время послал к ней медсестру. Я испытала облегчение, узнав, что не отвечаю и за нее, как за детей.
Сказав мне это, комендант смерил меня таким взглядом, что я почувствовала себя неловко, хотя знала, что ничем не заслужила такого отношения.
– Это вы сказали девочке о смерти отца? – строго спросил он.
– Да что вы! Я и сама этого не знала. Вы посылали сообщение на корабль до посадки?
Он покачал головой и нахмурился еще сильнее.
– Да, это правда – откуда вам было знать? Мне самому сообщили о случившемся лишь сегодня утром, когда обнаружили летательный аппарат. Очень немногие это знали. Но как она узнала? Она эспер?
Его предположение было логичным, хотя я раньше никогда не слышала, чтобы такой маленький эспер мог скрывать такую силу.
– Мне ничего об этом не говорили, и в ее реестре это не значится.
– Бывают случаи неожиданного пробуждения способностей, – задумчиво сказал он. – Шок может разбудить дремлющий дар. Я поговорю с парапсихологом. Он с вами свяжется.
Я с облегчением кивнула. Кто мог оказать мне лучшую помощь, чем высококвалифицированный парапсихолог? И уж, конечно, комендант попал в точку в том, что касалось причины этого странного знания, даже, наверное, беспокойства, которое Бартаре разбудила во мне. Если она была латентным эспером, то в периоды повышенного напряжения это чувствовалось бы, точно так же как шок мог высвободить ее силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11