..
Полковник закрутил головой быстро-быстро, начисто отрицая сказанное как тягчайший вымысел.
- В сентябре, - продолжал Чернышев, - выходя из Линец на маневры, кому поручали вы на хранение сей портфель, замкнутый, и для чего?..
Тут наш герой оторвался от своей тетради. Павел Иванович провел ладонью по крутому лбу. Было молчание Члены Комитета разглядывали его как диковину. Авросимов затаился, предчувствуя недоброе, ибо понимал, что круг сужается, что только упрямство полковника-злодея оттягивает конец...
И тут полковник заговорил, и наш герой пришпорил застоявшееся перо.
"В сем портфели никада ни хранилис никакия законы общества..."
"Никогда? Ах он бес! Как же это он?" - подумал наш герой, вспомнив рассказ Аркадия Ивановича и как толстяк во флигеле лез с вопросами: что он там проповедовал?
Генерал Чернышев протянул графу листок и усмехнулся вполне заметно. Павел Иванович усмешку заметил и тряхнул головой, словно освобождался от наваждения. И уже не ждал приглашения, а сам обреченно так протянул руку за листком, который, словно белокрылая птица, медленно облетел весь стол и опустился, затрепетав, к нему на ладонь.
"А вдруг в сем листке помилование стоит?" - подумал наш герой с надеждой, но тут же спохватился, да и граф глянул на него быстро и с подозрением, словно запах почуял, черт! Старый черт! Провались ты, сгинь, надоел!
Павел Иванович тем временем бежал взором по бумаге; закончив чтение, с минуту посидел неподвижно, затем сказал еще более устало:
- Я мог, уходя на маневры, дать кому на сбережение этот портфель, в котором хранил драгоценные письма родителей, на случай могущего быть пожара, и считаю, что невинное обстоятельство перетолковано самым несправедливым образом...
Граф Татищев махнул пухлой рукой и нахмурился. И тотчас кинулся Бутурлин к Павлу Ивановичу и зашептал ему на ухо, и полковник пожал плечами, встал с кресла и направился в дальний угол залы, куда ему торопливо подставили другое кресло, усадив его лицом к стене и затылком к происходящему.
Затем распахнулась дверь, и Бутурлин подвел к столу Аркадия Ивановича. Наш герой старался всякими способами обратить на себя внимание капитана, теребил свой вихор, качал головой, ронял перо, но все было безуспешно. Капитан замер у стола, спиной к полковнику, и лицо его изобразило такую смертную муку, что жалость раздирала.
- Ну, - сказал граф, - ответствуйте, господин капитан, обо всем, что вам известно касательно установления, именуемого Русской Правдой...
Аркадий Иванович промолчал, ладное тело его раскачивалось из стороны в сторону, как подвешенное.
"Да нежто можно и сейчас, - подумал Авросимов, - и сейчас бить этого поверженного полковника таким способом?! Да вы покажите ему все допросы, все листки с признаниями! Да не мучайте его и себя!"
- Ну, - сказал граф в ожидании.
Аркадий Иванович увидел Авросимова, и лицо его скривилось.
- Ну, - нахмурился граф, следя за его взглядом.
Аркадий Иванович молчал.
Военный министр шепнул что-то генералу Чернышеву, а сам закрыл глаза, задремал.
- Ну, - сказал генерал Чернышев.
- Я уже имел честь докладывать неоднократно... - выдавил бравый капитан, имел честь... неоднократно...
- Ну, ну, - подтолкнул его Чернышев. - Сдается мне, были вы решительнее...
- Ваше высокопревосходительство, - сказал Аркадий Иванович, - я постараюсь, ваше высокопревосходительство, постараемся...
- Ну, - сказал граф.
- С того времени, как полковник Пестель принял меня в злоумышленное общество, он был со мной откровенен...
"А чем вы ему, сударь, платите за откровенность?" - подумал наш герой.
- ... и неоднократно читал мне черновые законы Русская Правда...
Пестель был недвижим.
- ...и другие сочинения, рукой его писанные, поясняя словесно все то, что могло ознакомить с целью и планами злонамеренного общества...
"...с целю плаными общества..." - писала рука нашего героя, немея от напряжения.
Так говорил капитан, все более выпрямляясь, переставая раскачиваться, словно собственные слова излечивали его от недомогания, которое минуту назад сгибало его жилистое тело, и уже загорались цыганские глаза, и уже на нашего героя глядел он не вопрошающе, а снисходительно, а может, и с любовью, трудно было понять. Он говорил все громче и громче, и даже правая его рука сорвалась со шва и изогнулась, выдавая темперамент капитана; ах, ему уже было легко, минутный страх улетучился, сгинул, уже ничего не было слышно, только голос Аркадия Ивановича, счастливый и звонкий, словно он пел свои малороссийские песни, и две руки взлетали одна за другой и вместе, заставляя метаться пламя свечей, отчего тени сидящих метались тоже, словно отплясывали под музыку капитана...
- Ежели благоугодно будет вам, господа, - пел капитан, - удостовериться в этой истине, то повелите прибыть кому-либо в сельцо Балабановку, где расквартирована вверенная мне рота, и я укажу место...
Павел Бутурлин вперил свои стальные глаза в лицо капитану, но Аркадий Иванович, встретив его взгляд, продолжал неудержимо и отчаянно, и в этом было даже что-то восхитительное, потому что редко ведь бывает возможность увидеть человека, раскрывшего свою душу, а тут - на поди! - никакой узды.
- ...Майор Лорер и денщик Савенко, - пел капитан, - по замечанию моему, надо мной надсматривали!.. Майор Лорер, преданный Пестелю, много раз приходил ко мне и разными изворотами в разговорах старался узнать мысли мои об обществе... Он говорил, что в Линцах есть от правительства шпион...
Песня Аркадия Ивановича становилась все торопливее и сумбурнее, но на горячем лице было столько вдохновения, что и упрекать его за торопливость было грешно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90