Ждет... И красный листок какой-то лежит на траве, словно красный вагон, остановившийся на последней остановке где-то в лесу...
Шулейкин медленно уходит вверх, в поселок. Он всё время оглядывается. Черный пиджак его мелькает среди зеленых ветвей.
Я иду по дороге в Васильевку. Птицы кричат над самой головой. Из оврага поднимается горячий воздух, и жаворонок купается в нем. Жара.
Они кричали на Абношкина. А он, наверное, хрипел и переминался с ноги на ногу. Он молчал, но запоминал каждое слово. Он долго помнит... Он, наверное, чувствует себя виноватым. А простить себя - самое сложное. Для партизана это нестерпимо - чувствовать себя виноватым, когда не виноват. Так? Правильно я все понимаю?
И почему такая тишина, как будто все ушли куда-то? Большое молчаливое кочевье снялось с места, и - поминай, как звали!.. Почему такая тишина?
- Эгееееей!.. - кричу я и сам себя не слышу.
Неладное с Абношкиным что-то... Я прибавляю шаг. Я почти бегу. Я словно и не купался в реке. Снова весь в поту...
Случись что, и никто ведь не услышит. Никого нет. Я почти бегу.
Саша Абношкин спускается с крыльца.
- Где отец?!
Надо бы спокойнее...
- Дома отец?
- Дома, - говорит Саша Абношкин. - Пошел в сараюшку ружье почистить.
Ружье? Вот как!.. Я вбегаю в сарай. Сперва ничего не вижу. Потом темень рассеивается. Абношкин сидит на чурбачке. Голову подпирает одной рукой, в другой - ружье охотничье.
- Здравствуй, - хрипит он. - Уезжаешь?
- Попрощаться пришел... - еле выговариваю я. - Что это вы ружьем занялись?
- А что?
Он смотрит на меня внимательно большими своими, печальными глазами.
- Мы все столбы врыли, - говорю я. - Вроде бы не сезон сейчас для охоты...
- Хорошо, что врыли, - хрипит он.
- Рано вы что-то к осени стали готовиться, - говорю я и киваю на ружье.
- Теперь бы еще к Васильевке столбы протянуть. Без света плохо ведь... - говорит он.
- Ребята дотянут, - говорю я. - А вы не обращайте внимания...
Он смотрит то на ружье, то на меня:
- Ты это о чем?
- Мало ли трудного бывает, - говорю я.
- А я думал: и не увидимся больше, - хрипит он.
- Что?!
- Ну, уедешь... не зайдешь... Ты пройди в тенек. Чего в дверях стоять.
Он усмехается и вешает ружье на стену сарайчика. Потом оборачивается ко мне и снова усмехается:
- Ну что, упрел? Да? Бежал, что ли?
- Жара, - говорю я.
И мне хочется обнять его.
Ленинград, 1962

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22