Ты-то, Данилов, знаешь, в чем моя земная суть... А я трусил, трусил, боялся рисковать, боялся нести ношу не по плечу, боялся, что от этой ноши мне не станет лучше, боялся жертвовать собой и потому предавал... Все... Я не верующий человек, но слова Иоанна Богослова меня поразили: "Любовь изгоняет страх... Боящийся не совершен в любви..." Ты понял? А я боялся, легко оправдывая свою боязнь, и жил легко, я боялся и был не совершен в любви - и к музыке, и к женщине, и к самой жизни. И теперь я не то что не люблю, я просто ненавижу себя, жизнь, музыку! Хотя нет, музыку я еще совсем не разлюбил... Тут у меня остался единственный шанс... Я еще смогу... Ты помнишь, что говорил о моих способностях профессор Владимирский?" Данилов не помнил, но кивнул на всякий случай. А Мише и кивка не надо было. Он сразу же стал говорить о том, что ходит теперь к тренеру-культуристу. Тот задает ему особые упражнения для мышц и сухожилий плеча, предплечий, кистей рук и пальцев, и он, Миша, в последние месяцы почти добился того, что задумал. "Вот смотри! - сказал Миша. - У Паганини руки и пальцы были длиннее, но я теперь компенсирую это тем, что у меня..." Однако Миша не докончил, а взглянул на Данилова с подозрением, как на лазутчика, в глазах его появилось трезвое выражение испуга, будто он выдавал теперь государственную тайну. "Ну ладно, - сказал Миша, - мне надо идти", и он быстро, с неким жужжанием, словно изображая полет шмеля, покинул пивной буфет Марьинских бань. Лишь с последней ступеньки крутого порога, как с пьедестала или кафедры, бросил Данилову, минуя звуком кружки и запретные стаканы: "Помни! Боящийся не совершен в любви!" И исчез.
Нервные Мишины излияния тогда расстроили Данилова, но, если разобраться по совести, он остался к ним глух. Данилов знал уже свою дорогу в музыке, Мише он мог только сочувствовать, но что тому - его сочувствие. А через полчаса заботы дня заставили Данилова забыть о Мишиных волнениях. Заботы те были из долгов, из общественных поручений, из бездарного проигрыша "Динамо" на последних минутах "Спартаку". Теперь Данилов вспомнил слова Коренева, и они озарились для него иным светом.
- Скрипка никому не нужна?
Немытый опухший инвалид в мятом кителе железнодорожного проводника расталкивал занятых пивом людей и раздражал их ущербным предложением. Небритый волос его был бел и мягок, лежал на щеках пивной пеной. Инвалида гнали тычками, оберегая свои драгоценные кружки, без всякого к нему сочувствия, как и полчаса назад, когда он, крича, что в его вагоне Геринга везли на процесс, лез без очереди к пивному крану.
- Скрипка никому не нужна? А? За бутылек отдам!
- Какая еще скрипка?
- А я почем знаю, какая. Скрипка, и все. Со струнами. В футляре. Большая скрипка. Футляр - дрянь, а скрипка вся лаком покрытая. Четыре рубля, и больше не надо.
- А на кой, дед, мне скрипка-то? Или вот ему?
- Сыну купи, о детях-то думай, не все пей! Бантик ему на шею надень и пусти в школу. Или можешь этой скрипкой гвозди в стену вколачивать, она крепкая. А то можешь на струнах сушить платки или кальсоны.
- Дед, сознайся, спер ты скрипку-то!
- Упаси бог! Я Геринга на процесс в вагоне возил. Никогда не ворую. В своем дворе нашел, на Цандера, на угольной куче. Так и лежала. Я во дворе обошел всех музыкантов. Кто на баяне играет, кто на губной гармонии, кто на электричестве, а скрипка никому не нужна. Я ведь недорого прошу. Поллитру, и все. Но уж не уступлю ни рюмки. Лучше разобью дрыну-то эту с футляром.
- Иди-ка, дед, отсюда, здесь не подают.
- Простите, - сказал Данилов, - а где, собственно, ваша скрипка?
Инвалид осмотрел Данилова, оценил, видимо, его тихую, интеллигентную натуру и сказал:
- А за дверью. Здесь с ней не протолкаешься.
Только что Данилов был в воспоминаниях о Кореневе и разговоры инвалида воспринимал рассеянно, краем уха. Теперь он шел за ним в волнении, почти наверняка знал, что ему покажет инвалид. На воздухе инвалид поманил Данилова за угол бани, тут на мерзлой земле, дурно к тому же пахнущей, Данилов увидел свой альт.
То есть сначала он увидел старый потертый футляр, но инвалид неловко открыл футляр, альт и обнаружился.
- А платок где? - заикаясь, спросил Данилов.
- Какой платок? Какой еще платок? - удивился инвалид, но отвел глаза.
- Там платок был, - сказал Данилов, стараясь говорить спокойнее.
- Никакого платка! Никакого платка! - сердито забормотал инвалид. Не хочешь скрипку брать - не бери!
Было ясно, что инвалид завладел платком, но теперь он, ворча, стал закрывать футляр, да и о платке ли стоило беспокоиться Данилову! А он не знал, что ему делать. Заявить инвалиду, что это его, Данилова, инструмент и, выхватив альт из рук отставного проводника, уйти с ним или убежать? Инвалид сейчас бы поднял крик, и публика из пивного буфета, не разобравшись, в чем дело, бросилась бы с удовольствием за Даниловым и его самого, несомненно, помяла бы, и альт, уж точно, искалечила бы до потери звука. Вести же инвалида в милицию, в пятьдесят восьмое отделение, что возле магазина "Диета", тоже было предприятием неверным - инвалид с альтом мог утечь по дороге. Оставалось - альт выкупать.
- Сколько вы за него просите? - сказал Данилов.
- За кого - за него?
- Ну, за нее...
- Сколько, сколько! Сколько стоит. Поллитру.
- Ладно, - сказал Данилов.
Он стал рыться в карманах и нашел рубль с мелочью. "У меня же были деньги, - растерянно думал Данилов. - Я же с деньгами вышел..." И тут он вспомнил: да, деньги у него были, но он их отдал вдове Миши Коренева.
- Вы знаете, - в волнении сказал Данилов, - четыре рубля у меня не набираются...
- Ну хорошо, - сжалился инвалид. - Гони три шестьдесят две, и ни копейки меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25