– За что они нападают на нее?» Если за то, что она мама и родила такую плохую девочку, так ведь родила-то она ее совсем маленькую и еще не плохую! А теперь Динка уже сама по себе, можно было бы не приставать к маме, а ругать самое Динку. Смешно прямо! Но Динке не смешно, ей надо выручать маму. Она распахивает обе половинки двери с таким треском, как будто рвет на груди рубаху, и появляется на пороге с таким видом, как будто хочет сказать: «Нате, стреляйте! Вот я!» Но никто уже ничего не говорит и даже не обращает на нее внимания. Дядя Лека снова роется в папке и ставит перед мамой еще одни ноты.
– Сейчас мама сыграет любимую Динкой «Бурю на Волге». Под эту музыку папа часто укладывал спать своего Орало-мученика! – улыбаясь, говорит он.
Воспоминание об отце сразу отражается на лицах детей. Алина и Мышка с нежной завистью смотрят на Динку, кивают ей, указывают глазами на пианино, откуда уже слышны первые раскаты начинающейся бури...
Динка должна бы счастливо улыбаться и вспоминать о том, как папа брал ее на руки и шел с ней в детскую, оставляя открытой дверь в гостиную, где играла мама.
Но у Динки неспокойно на душе. Она не видит папы... она видит большие пенистые волны над своей головой... Волны швыряют ее то вверх, то вниз... А рядом с ней мокрое лицо мальчика... Синие губы его шевелятся. «Не бойся... не бойся...» – слышится ей сквозь бурю в песне рыбаков, которую играет мама... Динка хватается за голову и тихонько стонет. «Это он топил меня, он!» – слышит она свой голос. Бородатый человек поднимает тяжелый кулак... «Ленька! Ленечка!» Динка хочет бежать к маме, но громкий плач вырывается из ее груди.
Музыка резко обрывается. Мама и дядя Лека подбегают к девочке, пробуют разнять руки, обнимают ее, что-то говорят ей тихими ласковыми голосами. Катя взволнованным шепотом упрекает за что-то брата и сестру... А Динка громко и безутешно плачет. Она знает, что никто-никто не может ей помочь, даже мама.
Уложив плачущую Динку, мать долго сидит у постели девочки, пытаясь разгадать причину ее слез.
– Просто нужно было вовремя уложить ее спать, – говорит Катя, чувствуя себя виноватой в том, что не подумала об этом раньше.
– Может быть, я как-то неосторожно напомнил ей об отце? – предполагает Олег, тоже чувствуя себя виноватым в Динкиных слезах.
– Нет... нет... – качает головой мать, – скорее, просто музыка... Ложитесь спать, дети! Попрощайтесь с дядей Лекой и ложитесь, – говорит она.
Мышка и Алина по очереди виснут у дяди Леки на шее. Завтра они уже не увидят его: он всегда уезжает с самым ранним пароходом.
– Идите, идите уже! – торопит их Катя. Ей хочется скорее уложить детей, чтобы успеть наговориться с братом. Они всегда очень долго сидят втроем, а сегодня сестрам необходимо рассказать Олегу о ночном приезде дворника с городской квартиры и о многом другом.
– А! – грозит пальчиком Алина. – Вы будете разговаривать без меня! Вы, может быть, разные секреты будете говорить!
– Ну мало ли о чем мы должны поговорить! Иди скорей и ложись... Мышка, не разбуди Динку! – на всякий случай говорит мама, хотя разбудить Динку – это обычно совсем нелегкое дело.
Дети уходят. В комнате Марины до рассвета горит лампа. Олег слушает сестер и рассказывает им всякие новости сам. История с неизвестным человеком, который расспрашивал о том, куда уехала госпожа Арсеньева с детьми, очень не нравится ему. Он хмурит брови, задумывается. Потом вдруг, хлопнув себя ладонью по лбу, весело говорит:
– Догадался! Знаете, кто это? Один из Лининых поклонников! Вы помните, как уже один раз она всех напугала? Помните?

Глава 12
Лина

Лина поступила к Арсеньевым, когда у них только что родилась Динка. Взяли ее прямо из деревни, куда ездила Марина с детьми на летние месяцы. Родных у Лины не было, старшего брата Силантия забрили в солдаты, вести от него приходили редко. Первые дни Лина дичилась, по комнатам ходила на цыпочках и отвечала на вопросы шепотом. Чернобровая, румяная, с золотисто-карими глазами, в длинном деревенском сарафане и с толстой русой косой, Лина была настоящей русской красавицей, и знакомые Арсеньевых удивлялись:
«Где вы такую красоту выкопали?»
«Это я нашла! – с гордостью отвечала Марина. – Она не только красивая – у нее душа замечательная!»
«Барыня, миленькая...» – говорила Лина.
«Я не барыня! – обижалась Марина. – Не называй меня так, Линочка. Зови меня, как все, Марина Леонидовна».
Лина мялась, путалась, не в силах запомнить такое длинное имя, и, не называя свою хозяйку никак, в случае надобности дергала ее за подол и объяснялась с ней по-своему:
«Иди... как тебя звать-то... запамятовала я опять». Лина приучалась к работе медленно. «Сронив» на пол чашку, она сильно пугалась и начинала плакать.
«Линочка, здесь нет злых людей, не бойся же так! Никто не обидит тебя, – с огорчением говорила ей Марина. – Ну разбила и разбила! Так же и я могла разбить! Ведь не нарочно же!»
Через неделю после поступления Лины к Арсеньевым в семье случились два события: рассчиталась и уехала к сыну старенькая кухарка Агафья и заболела воспалением легких Мышка. Слабенькая Мышка болела очень тяжело, воспаление легких повторялось у нее четвертый раз. Мать и молоденькая тетка сбились с ног, отец вместе с ними просиживал ночи около постели девочки... Малайка бегал то за доктором, то в аптеку... На Лининых руках осталась заброшенная Динка и пустая холодная кухня, в которой некому было истопить плиту и сварить обед. Видя всеобщее отчаяние и слезы, Лина вдруг почувствовала себя необходимой и, никого уже не спрашивая, как и что делать, вставала чуть свет, топила плиту, наваривала по-деревенски «пишшу» на целый день, купала и укачивала Динку, носила ее к матери кормить и, находя, что малышка орет с голоду, подкармливала ее манной кашей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32