По дорогам тянулись обозы, грузно сворачи
вая с дороги к переездам, и с бешено несущегося поезда казалось, что возы с
тоят не двигаясь, а лошади подымают и опускают ноги на одном месте.
На больших остановках пассажиры как угорелые бегом бросались в буфет, и
садящееся солнце из-за деревьев станционного сада освещало их ноги и св
етило под колеса вагонов.
Все движения на свете в отдельности были рассчитанно-трезвы, а в общей сл
ожности безотчетно пьяны общим потоком жизни, который объединял их. Люди
трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных за
бот.
Но механизмы не действовали бы, если бы главным их регулятором не было чу
вство высшей и краеугольной беззаботности. Эту беззаботность придавал
о ощущение связности человеческих существований, уверенность в их пере
ходе одного в другое, чувство счастья по поводу того, что все происходяще
е совершается не только на земле, в которую закапывают мертвых, а еще в чем
-то другом, в том, что одни называют царством Божиим, а другие историей, а тр
етьи еще как-нибудь.
Из этого правила мальчик был горьким и тяжелым исключением.
Его конечною пружиной оставалось чувство озабоченности, и чувство бесп
ечности не облегчало и не облагораживало его. Он знал за собой эту унасле
дованную черту и с мнительной настороженностью ловил в себе её признаки
. Она огорчала его.
Ее присутствие его унижало.
С тех пор как он себя помнил, он не переставал удивляться, как что при один
аковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и
притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понят
ь положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усили
й, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это су
ществует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов,
ничего не приносящий, кроме горя?
Когда он обращался за ответом к отцу, тот говорил, что его исходные точки н
елепы и так рассуждать нельзя, но не предлагал взамен ничего такого, что п
ривлекло бы Мишу глубиною смысла и обязало бы его молча склониться перед
неотменимым.
И делая исключение для отца и матери, Миша постепенно преисполнился през
рением к взрослым, заварившим кашу, которой они не в силах расхлебать. Он б
ыл уверен, что когда он вырастет, он все это распутает.
Вот и сейчас, никто ни решился бы сказать, что его отец поступил не правиль
но, пустившись за этим сумасшедшим вдогонку, когда он выбежал на площадк
у, и что не надо было останавливать поезда, когда, с силой оттолкнув Григор
ия Осиповича и распахнувши дверцу вагона, он бросился на всем ходу со ско
рого вниз головой на насыпь, как бросаются с мостков купальни под воду, ко
гда ныряют.
Но так как ручку тормоза повернул не кто-нибудь, а именно Григорий Осипов
ич, то выходило, что поезд продолжает стоять так необъяснимо долго по их м
илости.
Никто толком не знал причины проволочки. Одни говорили, что от внезапной
остановки произошло повреждение воздушных тормозов, другие, что поезд с
тоит на крутом подъеме и без разгона паровоз не может его взять. Распрост
раняли третье мнение, что так как убившийся видное лицо, то его поверенны
й, ехавший с ним в поезде, потребовал, чтобы с ближайшей станции Кологриво
вки вызвали понятых для составления протокола. Вот для чего помощник маш
иниста лазил на телефонный столб. Дрезина наверное уже в пути.
В вагоне чуть-чуть несло из уборных, зловоние которых старались отбить т
уалетной водой, и пахло жареными курами с легким душком, завернутыми в гр
язную промасленную бумагу. В нем по-прежнему пудрились, обтирали платко
м ладони и разговаривали грудными скрипучими голосами седеющие дамы из
Петербурга, поголовно превращенные в жгучих цыганок соединением паров
озной гари с жирною косметикой. Когда они проходили мимо Гордоновского к
упе, кутая углы плеч в накидки и превращая тесноту коридора в источник но
вого кокетства, Мише казалось, что они шипят или, судя по их поджатым губам
, должны шипеть: «Ах, скажите, пожалуйста, какая чувствительность! Мы особе
нные! Мы интеллигенты! Мы не можем!»
Тело самоубийцы лежало на траве около насыпи. Струйка запекшейся крови р
езким знаком чернела поперек лба и глаз разбившегося, перечеркивая это л
ицо словно крестом вымарки.
Кровь казалась не его кровью, вытекшею из него, а приставшим посторонним
придатком, пластырем, или брызгом присохшей грязи, или мокрым березовым
листком.
Кучка любопытных и сочувствующих вокруг тела все время менялась. Над ним
хмуро без выражения стоял его приятель и сосед по купе, плотный и высоком
ерный адвокат, породистое животное в вымокшей от пота рубашке. Он изныва
л от жары и обмахивался мягкой шляпой. На все расспросы он нелюбезно цеди
л, пожимая плечами и даже не оборачиваясь: «Алкоголик.
Неужели непонятно? Самое типическое следствие белой горячки».
К телу два или три раза подходила худощавая женщина в шерстяном платье с
кружевной косынкою. Это была вдова и мать двух машинистов, старуха Тивер
зина, бесплатно следовавшая с двумя невестками в третьем классе по служе
бным билетам. Тихие, низко повязанные платками женщины безмолвно следов
али за ней, как две сестры за настоятельницей. Эта группа вселяла уважени
е. Перед ними расступались.
Муж Тиверзиной сгорел заживо при одной железнодорожной катастрофе. Она
становилась в нескольких шагах от трупа, так, чтобы сквозь толпу ей было в
идно, и вздохами как бы проводила сравнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30