Элементы его конструкции, разбросанные взрывом баков далеко вокруг, распространяли удушливый чад. У Семёна болело всё тело, но особенно мучительной была боль в позвоночнике – туда словно засадили раскалённый штырь. Семён попытался выбраться из кресла, к которому был пристёгнут и вместе с которым лежал теперь на боку. Однако руки не послушались его. Он попытался кричать, но сумел выдавить из себя лишь слабый всхлип.
«Боже, – подумал Колчин, – я, кажется, умираю».
Эта мысль его не испугала. Он был на всё согласен, лишь бы избавиться от жуткой сверлящей боли. Он попробовал молиться, но тут оказалось, что он не знает молитв. Отец Мефодий почему-то не снабдил его молитвенником, а сам майор, занятый другим, забыл попросить об этом.
«Но ведь это ничего, Господи, – мысленно обратился он к Всевышнему, – это ведь ничего, что я не знаю правильных слов? Главное – я верую и искренен в своих словах. Я скоро встречусь с тобою, Господи, и прошу простить мне все грехи, большие и маленькие, которые я совершил…»
Майор попытался вспомнить, какие именно грехи он совершил в своей жизни, ведь именно так, вроде бы, полагается делать на исповеди, но любые воспоминания о прошлом оттеснила сиюминутная невыносимая боль, и он так ни в чём и не сумел покаяться.
Прошло довольно много времени. Или Колчину только показалось, что много, но за истёкшие минуты (или часы?) ничего не изменилось. Всё так же чадил разломленный остов вертолёта, всё так же болело тело, всё так же майор не мог подобрать слов, которые были ему сейчас очень важны.
«Прости меня за все грехи – большие и маленькие, – вертелась одна-единственная мысль. – Прости меня за все грехи – большие и маленькие…»
И вдруг в неверных отсветах открытого пламени Колчин увидел, что к нему идёт человек.
«Ангел, – подумал майор. – Наверное, это ангел смерти. Он пришёл забрать мою душу».
Отчасти он был прав. Человек, который продвигался к нему по склону, настороженно оглядываясь по сторонам и переступая через мелкие остывающие в траве обломки, пришёл забрать душу майора, но только вряд ли ангел станет носить камуфляжную форму без знаков различия и автомат Калашникова на ремне, перекинутом через плечо.
Когда человек подошёл ближе, Колчин снова попробовал пошевелиться, и снова тело отказалось повиноваться ему. Впрочем, он мог наблюдать за «ангелом смерти» и лёжа на земле.
Незнакомец приблизился настолько, что можно было бы разглядеть его лицо. Подойдя, он даже присел на корточки, склонившись над Колчиным. Однако лица у «ангела смерти» не было. Точнее, оно было скрыто под маской, и только в специальных прорезях горели два чёрных злых глаза.
– Давно обосновался? – спросил Человек-без-лица.
Говорил он чисто, без малейшего акцента, так что неясно было, кто перед Колчиным – чеченец, хохол из наёмников, а, может быть, и впрямь, русский?
– Чего молчишь? – Человек-без-лица проявил нетерпение. – Язык проглотил?
Он включил фонарик и посветил Колчину в лицо. Потом луч фонаря скользнул по груди майора с врезавшимися в неё ремнями, по переломанным ногам.
– Ого! – удивился Человек-без-лица. – Как тебя отделало. Не жилец, – подытожил он.
Майор и сам знал, что он не жилец. Он только хотел, чтобы всё это побыстрее закончилось. Сзади подошёл ещё кто-то. Второй говорил с акцентом, что сразу выдавало в нём чеченского боевика.
– Эй, командир, – позвал этот второй, – уходить надо. Там все мёртвые – проверено.
– Сейчас уйдём, – отмахнулся Человек-без-лица.
Сказав так, он вытащил из чехла на поясе штык-нож.
«Вот и конец», – подумал Семён Колчин.
Он зажмурился, приготовившись принять смерть. Однако время шло, а удар милосердия заставлял ждать. Колчин почувствовал, что его переворачивают, открыл глаза. Человек-без-лица, ловко действуя ножом, перерезал страховочные ремни, переложил безвольное тело Колчина сломанной спиной на землю, расстегнул на майоре куртку и принялся шарить рукой, нащупывая карманы.
«Мародёр, – подумал Семён отрешённо. – Это же просто мародёр».
Через некоторое время Человек-без-лица обнаружил цепочку на шее Сёмёна и резко дёрнул её на себя, одним усилием разорвав звенья.
– А ты, значит, православный, – с утвердительной интонацией произнёс Человек-без-лица.
Он поднёс крестик к глазам, разглядывая. Потом выругался непонятно и отбросил его в сторону.
– Дерьмо! Позолота! – сказал он с отчётливым отвращением. – Что же ты, православный, так низко ценишь своего Бога, что таскаешь на шее подделку, а?
Человек-без-лица выпрямился во весь рост. Клацнул предохранитель, переводимый в положение для стрельбы одиночными. Человек-без-лица навёл автомат на Семёна.
– Прощай, православный, – сказал Человек-без-лица. – Отправляйся к своему нищему Богу.
В лицо Семёну ударило ослепительно белое пламя. Звука выстрела он уже не услышал…
(Санкт-Петербург, декабрь 1999 года)
Стены лабиринта, сложенные из белого кирпича, были покрыты плесенью ядовито-жёлтого цвета. С потолка свисали какие-то непонятные зелёные сопли – возможно, лианы, хотя откуда взяться лианам в сыром, вонючем и полутёмном подвале?..
Было видно, что Кирюша идёт по подвалу не в первый раз. Он сразу свернул налево, ткнулся в стену, что-то там нажал, и с протяжным скрипом участок стены поддался, сдвинулся, и за ним обнаружилась комнатка, набитая боеприпасами.
– Теперь куда? – спросил Константин Громов.
Стоя над сыном, он повязывал галстук. Галстук был хороший, немецкого производства, его полагалось повязывать по всем правилам, однако именно этих правил Громов, привыкший пользоваться офицерским галстуком на резинке, не знал и знать не особенно хотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18