Я молча протянул руку, а она назвала меня выблядком недорезанного жида. Хотя, как теперь знаю, отец мой был из бедных русских дворян. Это меня взбесило, тем более я помнил, что до войны мама всегда давала ей денег. Я толкнул ее. Просто от злости, мало думая о последствиях и возможной выгоде. От неожиданности она отшатнулась, потеряла равновесие и, стараясь его сохранить, поскользнулась, полетела через переломанные перила в лестничный колодец с четвертого этажа, а это метров десять. Когда я подошел, она уже не дергалась. Ее голова и мешочек лопнули. Поэтому пшено было вперемешку с кровью и мозгами. Я быстро сгреб трофей, мало думая, что состоялся мой первый урок в освоении будущей профессии.
Через месяц, в шесть лет, несостоявшийся пианист стал опытным и хитрым шакалом-убийцей.
На рынке я выслеживал жертву поизможденней, по своим силам, но так, чтобы было что взять. Провожал ее до подъезда, потом обгонял и забирался на третий этаж. Если было ниже, не связывался. Не хотел рисковать. На площадке садился и поджидал добычу, опустив голову. Когда жертва приближалась ко мне на удобное расстояние, я резко вскакивал и толкал ее. Обычно она ударялась головой о ступеньки и умирала молча. Я забирал трофеи и скрывался. Несколько раз попадался. Помню дряхлого, но вдруг оказавшегося жилистым, старика. Он успел одной рукой ухватиться за перила, а другой схватил меня за шиворот. Долго тогда смотрел мне в глаза, а потом сказал: "Если, не дай Бог, выживешь, станешь страшным человеком..."
- Зачем вы мне все это рассказываете?
- Кто-то должен знать. Ведь нельзя же полвека носить в себе.
- С Господом поделись, если его не стошнит. Любишь ты себя, шакал, а я - то тут при чем? Почему я должен твою блевотину пропускать через себя?
- А какая тебе разница, несостоявшийся майор, все равно тебя в рай не возьмут.
Я не успел ему ответить. Отрывисто и нервно взвыл телефон. Унжаков демонстративно раскрыл трубку.
- Ну-ну... Поздравляю... Нет... Я не в радиусе... Плохо слышно. Как ягода? Ягода как? Перезвоню с места.
Убрать трубку он не смог, потому что, изогнувшись резиновым арлекином, я ногами припечатал его вместе с передним сиденьем к рулевой колонке. И удавил бы, но конструкция сиденья не позволяла свершить этот праведный акт. Спинка была низковата, две трети его легких продолжали функционировать. Так мы и сидели, полуудавленный бандит и намертво связанный сыщик. Я уступать не хотел, а для него это был вопрос жизни, впрочем, как и для меня.
- Отпусти, сука! - простонал он.
Я придавил сильнее, представляя, как гнется и трещит руль вместе с его ребрами. Но что делать дальше, не представлял. Мой противник, видимо, тоже. Можно было бы на секунду отпустить спинку сиденья и качественно садануть ему в основание черепа ногами. Но это было рискованно. Надежно связанные ноги не давали гарантии, что все будет проделано так, как замышлялось. А если ситуация выйдет из-под моего контроля, то и мне не долго жить. Жилистый бандюга, своими руками удавит.
- Барановский, как живешь? Он что-то прошипел, я не разобрал что, видно, придавил его крепко. Надеяться на кого-нибудь не приходилось - шоссе было безлюдно. Противостояние.
И все-таки он выиграл. Свободные руки - великое преимущество. Дотянувшись до стопора регулировки, резко подал сиденье вперед. Отреагировать я не успел. Он ужом соскользнул на пассажирское сиденье и, свистя освобожденными легкими, ласково упрекнул:
- Как же ты, Гончаров? Ведь джокера в руках держал! Ха! Отпустил. Хотел я тебя гуманно замочить. Теперь расклад будет другой. Для начала спрысну тебя любимой жидкостью.
- Не надо! Я спокоен.
- В том-то и беда.
- Едем.
- Я ж мочить тебя буду.
Будет он или не будет, бабка надвое сказала, но, я, по крайней мере, возможно, смогу что-нибудь предпринять, оставаясь в сознании, пусть даже связанным.
- Успеешь, замочишь, крыса блокадная.
- Не скажи, крыс-то сожрали.
- Видимо, не всех.
- Не страшно?
- Конечно страшно. Какой я у тебя?
- Не знаю. Если с питерскими, то за пятый десяток перевалило.
Опять зазмеилась бело-грязная лента, сокращаясь под капотом везущей меня на тот свет машины.
- Михаил Иванович!
Он не реагировал.
- Георгий Иванович.
- Какие проблемы?
- Помочиться.
- Сейчас приедем, уже недалеко. Сколько тебе заплатил Оганян?
- Сколько ты отобрал, а точнее крысанул.
- Не играй словами. Я могу тебе вернуть, и даже в десять раз больше. Но для тебя понта нет. На том свете мы лишены маленьких радостей. Спирт будешь?
- Перебьюсь. Хочу быть трезвым. Ты в самом деле меня убьешь?
- Конечно.
Это было сказано спокойно, без нажима и эмоций, и оттого еще страшней.
- Кристалл-то твой? - путаясь в мыслях и обрекая себя, задал я сакраментальный вопрос.
- Конечно.
- Сам нашел?
- Кто нашел, тот ушел.
- А чего же ты раньше его не разыскал? Алмаз, я имею в виду.
- О, тут, Гончаров, целая эпопея. Но как покойнику, по-дружески, тебе расскажу.
У меня неприятно сжался желудок. Похоже, он был настроен серьезно.
- Ты весь дневник прочитал?
- Нет, до того момента, когда ты убил парня и деда.
- Тогда ты, сыщик хренов, не знаешь самого главного.
- После того как завалил деда, я еще полчаса успокаивал Оганяна. Придурок орал и крестился. Вопил: "Не убий! Убивать грех!" Сука. Через полкилометра всадил мне в спину мой же тесак. Говорят, что люди волки. Как там по-латыни: "Homo, homo..." Были б мы волками, были бы порядочней.
Он ударил меня, даже приблизительно не зная анатомии. Кровь пошла фонтаном. Ему и этого было достаточно. Испугался, как девочка при первой менструации, положил на меня серебряный крестик и по-английски удалился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53