.." - подумал он и, вытянув
перед собой руку, шагнул вперед. Повеяло теплом нагретого за день камня,
пальцы его коснулись шероховатой круглой стены.
- О Баалет, что он хочет делать?! - танцовщица прикрыла ладонью рот,
чтобы не закричать.
Финикиец молча ощупывал шаг за шагом стену, пока не нашел то, что
искал: деревянную трубу, вделанную в камень.
- Чужеземец, побойся неба, - танцовщица нашла в темноте Астарта и
обвила его шею тонкими цепкими руками, - богиня покарает всякого, кто
замыслит недоброе против отшельниц, посвятивших себя Великой Матери. Башню
размуровывают раз в году - в весенний праздник Танит, - выносят мертвых,
впускают новых отшельниц и оставляют на год пищу и воду... Вернемся в
храм, там весело, песни и самые красивые женщины, и там твои друзья.
Астарт оттолкнул женщину.
- Замолчи. Ты свое получила, а теперь уходи.
Финикиец вдруг ощутил всем своим существом страх.
"Судьба, что ты готовишь?"
Танцовщице показалось, будто в невидимую доску ударила тупая стрела.
Затем еще одна и еще... Странные звуки мерно взбирались в ночное небо,
замирая на короткое время.
Танцовщица протянула руки, но... уперлась в камень.
- Баалет! Кары твои молниеносны! - она в ужасе отпрянула и, шатаясь,
побрела в сторону храма, откуда несся женский визг и гогот матросов.
Астарт медленно поднимался вверх. Деревянная труба служила для
ритуальных возлияний и была довольно искусно вделана в стену. Так, что из
камня выступала лишь узкая, не более трех пальцев, полоска дерева. В
арсенале матросских забав было лазанье на мачту при помощи двух сапожных
шил или остро отточенных кинжалов. Это сейчас пригодилось Астарту.
Звук каждого удара слабым эхом заполнял зажатую в камне пустоту.
Иногда острие кинжала било мимо, высекая искры. В таких случаях Астарт
обливался холодным потом. Повиснув на одной руке и чувствуя, как под его
тяжестью острие со скрипом выползает из дерева, сильным метким ударом
загонял в трубу второй кинжал, и этом исправлял положение. Двух подряд
промахов исправить уже было бы невозможно.
Астарта окружали плети виноградных лоз и плюща, обвившие башню со
всех сторон. Шорох листвы звучал ободряюще: казалось, рядом находится
родственное существо, мужественно цепляющееся за малейшую неровность
стены.
В храме ударил колокол. И словно с небес прозвучал многоголосый хор:
отшельницы пели полуночную молитву Великой Матери.
Наконец финикиец добрался до карниза башни, уцепился за острый край,
шумно дыша.
Молитва неслась над ночным Карфагеном, вплетаясь в звуки моря и крики
сторожей. В кромешной черноте медленно плыл огонек, толкая перед собой
слабый хвост - отражение. То запоздалый кормчий спешил в торговую гавань,
выставив на бушприт сигнальные огни.
Молитва кончилась, оглушив внезапной тишиной. Астарт висел, чувствуя,
как немеют пальцы и покрывается потом спина. Немного выждав, он подтянулся
и заполз на плоский край площадки, венчающей башню. Прислушался и понял,
что площадка пуста, все отшельницы спустились в башню.
Финикиец ощупью отыскал квадратный провал, ведущий внутрь башни,
каменные ступени.
Снизу неслось сонное бормотание, дыхание множества людей, звуки
почесываний и зевков. Отшельницы производили больший шум, чем сотня спящих
страдиотов. Спертый воздух, пропахший потом, ладаном, мочой, напомнил
казармы Египта.
Астарт остановился. Тусклый свет одинокой лампады терялся в струях
фимиама, окутавших бронзовый стан богини. Статуэтка Танит в виде хрупкой
женщины с непомерно развитыми бедрами загадочно улыбалась в неглубокой
нише, украшенной гирляндами засохших цветов. Десятки костлявых тел,
совершенно нагих или в рубищах, лежали на каменном полу. Пораженный,
Астарт замер на последней ступени лестницы, вглядываясь в бритые черепа,
острые ключицы, провалы щек и глазниц.
Астарт протиснул ногу между спящими, сделал шаг, второй. Огонек
лампад тревожно заметался. Финикиец без колебаний протянул руку и крепко
сжал пальцами край глиняной плошки. Ароматный дым окутал его, щекоча кожу.
Астарт приблизил светильник к какому-то лицу: запущенная кожа, лысая
голова, сухие струпья на темени.
"Боги уродуют человечество. Правители уродуют подданных. Подданный
уродует своих рабов и домочадцев... Жизнь принадлежит уродам..."
Следующее лицо было еще ужасней: всю нижнюю челюсть до ноздрей
покрывала мокнущая, незаживающая короста, наверняка, предмет зависти и
восхищения остальных отшельниц.
...Десятки лиц... Когда перед глазами финикийца поплыли радужные
круги, он выпрямился и вдруг застыл: чьи-то глаза внимательно следили за
ним из темноты.
Он поднял лампаду над собой. Отшельница сжалась в комок, зажмурив
глаза. Лишенная волос голова, старушечье лицо, рельефные бугры суставов.
Едва знакомый овал лица заставил сжаться сердце Астарта. Он бросился к
ней, рискуя разбудить всю башню. Он схватил ее иссохшую горячую руку.
- Что с тобой сделали! - Астарт, готовый разрыдаться, стиснул ее
пальцы.
Потрескавшиеся губы дрогнули:
- Уходи...
- Ларит!..
- Здесь нет Ларит. Уходи... тебя растерзают!
- Ты Ларит, так говорит мое сердце! - Астарт поднес лампаду к самому
ее лицу.
Она отпрянула, и он увидел ее глаза, глаза единственной в мире. Но
тут он услышал жесткие, как удар хлыста, слова:
- Великой Матерью заклинаю! - Она вырвала из его ладоней руку и
истерично толкнула в грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92