.."; и я ожидал терпеливо, и тогда он
приносил что-нибудь съедобное; он говорил: "Ешь, это хлеб" - и я с
жадностью поглощал глинистую массу, пахнущую костерным дымом; или он
говорил: "Ешь, тебе надо подкрепиться, это вкусно, вот попробуй" - и я
послушно жевал какие-то листья и корешки, и это действительно было вкусно;
сам отец тут же засыпал, и водопад Серого ливня грохотал, грохотал по
нашим плащам, отпугивая сны...
Вернулся он незаметно; просто я открыл глаза, а он уже был рядом,
сидел, сутулясь, и мелкая дрожь пробегала по складкам его плаща - то ли от
тяжести водяного сева, то ли оттого, что отец здорово озяб.
Он умел чувствовать мой взгляд, и спросил, не поворачиваясь:
- Проголодался?
- Ничуть, - возразил я, удивляясь правдивости слова.
- Знаешь, я ничего не нашел, - с усилием в голосе сообщил он. - Такой
славный лес, и ни души...
- Но я правда не голоден!
Он не поверил мне, но он не мог ничего поделать.
- Я решил было пойти дальше и побоялся заблудиться, - сказал он. -
Если ты отдохнул хоть немного...
Он повернулся ко мне и потеребил рукав моего плаща; быстро темнело;
его лицо теперь почти не выделялось из теневого провала под капюшоном.
- Как дела, сынок? - спросил он все еще виноватым голосом.
- Пойдем, - я махнул рукой, указывая направление; в сущности, нам
было безразлично, куда идти; но не успели мы сделать и по пять шагов, как
мягкое, коротко оборвавшееся движение заставило нас оглянуться -
похожанин, мирно соседствовавший с нами под деревом, лежал, неудобно
запрокинув голову; холодные розги Серого ливня хлестали его открывшееся
лицо, и что-то жуткое до тошноты было в этом его положении.
- Человек умер, - сказал отец, а я испугался и заплакал; мы не знали
даже: тот человек - он был мужчина или женщина, а всякое возвращение,
всякую скорбь по умершим Серый ливень держал для похожан под запретом.
И так мы снова были в пути, неизвестно от чего спасаясь, неизвестно
какую награду надеясь получить впереди; и так мы снова шли по этой земле,
истязаемой Серым ливнем; и уже была ночь, и мы очень скоро отбились от
нашего замечательного леса; я безутешно жалел об этом, но молчал, и только
сейчас в полной мере начинаю сознавать всю тщетность моих сожалений тогда
и ту предательскую видимость, которая их возбуждала - ведь если бы мы в
тот день остались на опушке леса... я спрашиваю: кто скажет, что было бы
лучше в тот день? - и нет никого, кто бы дал мне ответ... и так мы скоро
потеряли свой лес, а Серый ливень косил и косил нам навстречу, и отец то и
дело придерживал меня за плечо; я двигал ногами, как заведенный, стараясь
не оскользнуться; я ничего не видел перед собой и знал, что впереди
ничего-то и нет, кроме черного ночного вещества, нанизанного на длинные
спицы ливня, и отец сам изменял направление похода, проводя меня мимо
закраин кипящих под ливнем болот и озер, и единственное, что нам было
очень необходимо тогда - это поскорей, буквально ощупью отыскать хоть
какую-никакую возвышенность; и меня уже настигла минута отчаянья, как
вдруг отец остановился, и я услышал его охрипший до неузнаваемости голос.
- Постой, сынок...
Так в ночи мы наткнулись на то, что отец назвал Домом...
- Это дом, - сказал он, а я же ничего, ничего не знал об этом...
- Это дом, запомни, - сказал он, и я запомнил слово...
- Господи, ведь это - дом... - сказал он, и мы прикоснулись к
промокшей, сложенной из толстых деревянных обрезков стене. - Господи,
где-то будет дверь, и мы войдем...
- И мы войдем... - повторил я, скользя ладонями по гладким
неровностям стены; это дом, лихорадочно билось в сознании, - вот стена -
это и есть дом, и где-то будет дверь, и мы войдем...
И мы вошли.
Ничего подобного я в жизни не видывал; и многие слова я услышал тогда
впервые, и значение этих слов не крылось за непроглядными завесами Серого
ливня, а было тут же, при нас - оно стелилось расчетливо ровной поклажей
половиц, поскрипывало и самим ногам придавало неведомую ранее упругость;
оно легко открылось одной дверью, второй и третьей, и тем, что было за
каждой из них; замыкалось стенами комнат - сухими, в надежном соединении
составленных коробами, изгибалось чудным изваянием камина и было очерчено
застекленными провалами окон; и оно же лестничным переходом манило выше,
где был внутренний балкон и были новые двери; и здесь совершенно не было
Серого ливня и даже болотного запаха его; я просто не знаю, как объяснить
все это...
- Снимай свой плащ, - сказал отец.
- Это ты сделал светло?
- Это свечи, сынок.
- Свечи... Но это ты сделал так, чтобы они горели?
Он кивнул как-то странно, будто лишь для того, чтобы я не удивился.
- А как тебе удалось это?
- Я потом покажу...
- Покажи сейчас!
- Сейчас надо спать, сынок.
Впервые я спал без плаща; мне снился Дом, и он уже не казался
порождением невероятного фокуса, а было так, словно я знал о Доме всегда,
и просто мы с отцом однажды вышли погулять, а начался дождь, мы
заблудились и долго не могли вернуться, но не могли мы и вовсе потеряться
в лабиринтах Серого ливня, рано или поздно - мы все равно вошли бы в эту
дверь, и вот мы здесь; нет, порождением странного фокуса Дом никогда и не
был, но этому фокусу принадлежал Серый ливень, больная, потопающая земля и
человек, умерший в тот день в двух шагах от меня; снилось, что и остальные
похожане бредут в поисках Дома, и они находят его, потому что его нельзя
не найти, раз уж он существует в глухих закоулках Серого ливня;
1 2 3 4