Порядок, Космач, чистота идеальная, связь
по обстоятельствам,-- понял, по обстоятельствам,-- это
будет наша последняя договоренность. Я сочиню неплохой виражик,
и Черепашка пристанет к глыбе, словно сядет на блюдечко. Я --
наизнанку, дед, встречаемся через час,-- добро, дружище, но
через час ты не вернешься. Дед, что у тебя? -- молчание,--
дед, отзовись, ты слышишь? -- я потерплю еще, согласно
здравому смыслу и строгим инструкциям, десять минут, не более.
Десять минут на плохую дорогу, на всякие нечаянные дрязги, затем
отправлюсь искать тебя. Вспомни, вспомни, как это будет:
аварийный ранец, лучемет да и мои опасения впридачу -- все
это окажется бестолковым грузом, а твой сигнальный зонд не
зависнет оранжевой точкой над серо-серебристым нагорьем,--
услышать просьбу о сигнале ты бы уже не смог. Я разыщу тебя на
гребне скалистого слома; ты будешь там потрясающе
умиротворенный, будто сейчас конец отпуска, и мы на своем
побережье, под нашим солнцем накупываем в Атлантике внуков,--
в чем дело, дед? -- А, это ты, я только что собрался на
Черепашку...-- Но ты просрочил почти полчаса, полчаса --
понимаешь?..-- Вот так номер... действительно, прости, с моей
стороны это свинство... не злись... да нет же, со мной ничего
такого, я в полном порядке, и я виноват, старик, клянусь, надо
было сразу позвать тебя... хотя, я звал... наверняка я сделал
это, но ты, вероятно, вздремнул, пока я тут вкалывал... ну, не
сердись, и давай об этом как-нибудь после... наведайся лучше вон
в ту расщелину... охота узнать, как тебе все это покажется,--
конечно, я побываю в той расщелине, а потом вернусь и присяду
рядом с тобой, плечом к плечу, как сейчас на ступеньке трапа.
Думаю, рано или поздно -- это должно было случиться, не с
нами, так с кем-то из наших, все равно, с кем и когда, и
неважно, в каком квадрате. Квадратов у Космоса несть числа, бери
выбирай любой, и когда-нибудь, если повезет дождаться, эта штука
падет на тебя всей своей тяжестью; и уйти от этого веса никому
не дано. И будет то, что будет: крутая стена глухой расщелины, а
в стене -- семь дверей человеческих, поставленных этак
запросто, словно в клозетах Космопорта. Семь дверей, в самый раз
по нашему росту, с замочным скважинами, с удобными кругляшками
рукоятей; ровно семь, облицованных пластиком зеленоватого цвета,
и на каждой -- порядковый номер в левом верхнем углу.
Привычные арабские цифры от единицы до семерки, слева направо,
как и положено земным заведениям. Только это была не земля,
старик, и в той стороне, откуда донесся этот камень, некому было
заниматься подобным благоустройством. Рано или поздно, не мы,
так кто-то, что еще, дружище, можно думать об этом? Когда мы
намолчимся, я скажу: отличные двери, дед, но у нас нет ключей...
Знаешь, сперва я тоже решил -- вот если бы крючок сюда, а на
нем болталась бы связка... но ты поостынь, тут ничего такого не
нужно, они ведь не заперты... Тень страшной беспрепятственности
заполняла расщелину, густая, цепкая тень. Ну да, разумеется, все
дело в привычке, а они, конечно, не заперты... Потом я пройдусь
к горизонту, и мы испытаем наши переговорники на расстоянии,
обратно ты позовешь меня взмахом руки. Загадочные вещи всегда
норовят нахлынуть скопом; мы влипли, старик, и на этот раз по
уши... Странное состояние вдруг подступит к нам,-- то ли от
невозмутимости звездных светлячков, то ли от самой
расщелины,-- состояние властного абсолюта происходящего, и
почему-то без примеси отчаяния, сколько бы оно ни продлилось. И
мы уже понимали, что продлится оно до последнего из короткой
череды оставшихся дней.
Славные обстоятельства, Космач, не правда ли? Жаль, что нет
никакой возможности обозначить их для тебя. Да и что бы мы
поведали? Эй, Космач, вечный наш ангел-распорядитель,
наиглавнейший чистюля вселенских дорог и тропинок,-- дела у
нас хоть куда: кислород, подогревка в норме, колпаки не потеют,
за ушами не чешется, и даже аттракцион от скуки наладили: дед
минировал тут одну трещину, а в ней оказалось сразу семь
лазеек,-- примерно так, Космач, или вроде того? Оставили
камешек на закуску, закуска оказалась славненькой. Все
устроилось очень здорово, мы часами торчим перед этой стеной,
Черепашку давно перегнали поближе, но поднимаемся на борт лишь
поесть да послушать музыку. Снаружи теперь ничего не услышишь,
хоть голову высунь из колпака. Вообще со звуком у нас
приключилось нечто забавное -- между собой мы общаемся только
нос к носу, или на пальцах показываем -- а до тебя, Космач, и
подавно не дойдет ни слова из того, что тебе адресуется. И еще:
в эти дни мы обленились неимоверно и многого не сумели; в эти
дни мы не сумели больше, чем за всю свою прошлую жизнь. Мы не
воспользовались Черепашкой -- бежать, позабыв о минах,
оставив камень защитному поясу Дома, и не воспользовались ею,
чтобы принять, согласно предписанию, умеренный отход -- а
глыбу распылить взрывчаткой. Нам помешала внезапная уверенность:
этого делать нельзя, ни под каким предлогом, нельзя и нельзя,
ибо за каждой из этих перегородок что-то присутствует, что-то
наше и что-то для всех; недаром ведь камень метит прямо по Дому.
Но мы и туда не шагнули, веселенькая история -- дед не
пускает меня, а я придерживаю деда, буквально за рукав, не
улизнул бы. А двери по-прежнему на замках и не заперты. Если
подолгу рассматривать их, порою чудится: легкий сквозняк, откуда
ни возьмись, подталкивает их изнутри, и они виляют на петлях.
Семь штук, ровно семь, сколько и было в самом начале. Старик
утверждает, что это семь Морей Человеческих, которым подвластно
все разумное -- и зрение омывать, и выносить на плаву, и так
же верно погребать в тяжелой пучине;
1 2 3