— Господин... эээ... Кузнечик, — сказал Мертвизев, позабыв было, как зовут карлика; голос у него был такой же призрачный, как и улыбка. — Кузнечик, где ты, микроб?
— Я здесь, господин Директор, — отозвался Кузнечик.
— Кто произвел этот звук?.. Рощезвон?
— Именно он, господин Директор.
— А... как... он... поживает?
— Он страдает от боли, — пояснил Кузнечик.
— Острой... боли?
— Я могу поинтересоваться, господин Директор.
— Действительно... почему бы и нет?
— Рощезвон! — выкрикнул Кузнечик.
— В чем дело, черт возьми? — огрызнулся тот.
— Господин Директор интересуется вашим здоровьем!
— Моим здоровьем? — переспросил Рощезвон.
— Вашим, вашим, — подтвердил Кузнечик
— Что вы хотели узнать, господин Директор? — вопросил Рощезвон всматриваясь в дымный полумрак.
— Подойди поближе, — отозвался Мертвизев. — Я не вижу тебя, мой бедный друг.
— И я вас не вижу, господин Директор. Рощезвон приблизился к высокому стульчику
— Вытяни руку Рощезвон. Ты чувствуешь что-нибудь?
— Это ваша нога, господин Директор?
— Это она, мой бедный друг.
— Да, господин Директор, я это тоже могу подтвердить, — сказал Рощезвон.
— А теперь скажи мне... скажи мне...
— Что, господин Директор?
— Ты болен... мой бедный друг?
— Локальная боль, господин Директор.
— Где локализована? В мандибулах?
— Именно там, господин Директор.
— Как и в те... давние... времена... когда ты... был честолюбив... и хотел... многого... достичь... когда у тебя... были... идеалы... Рощезвон... У нас... у всех... мы все... возлагали... большие... надежды... на тебя... насколько... я помню... — (Раздался звук, который, очевидно, должен был изображать смех, но был похож на бульканье кипящей каши)
— Именно так, господин Директор.
— Кто-нибудь... все еще... верит... в тебя... мой бедный... бедный... друг?
Ответа не последовало.
— Ну не сердись. От судьбы... не уйдешь... мой друг. Разве... можно порицать... увядший... желтый лист. О, нет.... Рощезвон... мой бедный друг... ты достиг... полной зрелости... Может быть... даже перезрел... Кто знает? Мы... все... должны... ложиться... в постель... вовремя... А как ты... выглядишь... мой друг... Все так же?
— Мне трудно судить, господин Директор.
— О, я устал... — пробормотал Мертвизев — Что... я... здесь... делаю? И где этот... этот... микроб... Кузнечик?
— Я здесь господин Директор! — Эти слова прозвучали как выстрел из мушкета
— Забери... меня... отсюда... Выкати меня... туда где... тихо и спокойно... Кузнечик... вези меня... в мягкую тьму... — Его голос неожиданно поднялся резко вверх и достиг уровня тоненького визга, и хотя он по-прежнему звучал пусто и механически, в нем все же появились какие-то живые нотки. — Вези... меня... вези... в золотую... пустоту...
— Слушаюсь, господин Директор, — ответил Кузнечик. Профессорская наполнилась криками беснующихся чаек — визжали несмазанные колесики высокого стульчика, который, подталкиваемый Кузнечиком, делал разворот. Шерсткот, бросившись вперед нашарил ручку двери и широко распахнул ее. В коридоре света было значительно больше, но он несколько померк, когда туда сквозь открытую дверь повалили клубы дыма. На светлом фоне вырисовывался силуэт Мертвизева — он был похож на мешок, водруженный на ожившую неустойчивую пирамидальную конструкцию. Стульчик выехал в коридор, визг его колесиков стал удаляться и вскоре стих.
Прошло довольно продолжительное время, прежде чем тишина, воцарившаяся в Профессорской, была нарушена. Никто никогда не слышал ранее, чтобы голос Главы Школы поднимался на такую высоту, как это случилось в его прощальных фразах. И это произвело на всех странное, даже пугающее впечатление. Никто также не мог припомнить, чтобы Мертвизев разглагольствовал столь много и столь невразумительно. Страшно подумать — а вдруг в нем присутствует нечто большее, чем пустота, с которой все уже давно свыклись? Но так или иначе — наконец раздался голос, разорвавший задумчивую тишину.
— Весьма и весьма сухое распоряжение, — сказал Корк.
— Ради всего нечестивого — света, света! — воскликнул Призмкарп.
— Боже, который же теперь час? — прохныкал Шерсткот. Кто-то разжег огонь в камине, использовав для растопки несколько тетрадей из тех, что Шерсткот обронил на пол и не успел потом собрать. Сверху на занимающийся огонь был положен глобус, сделанный из легковоспламеняющихся материалов, которые обеспечили огню прекрасное горение — континенты охватил мировой пожар, вскипели океаны, сгорела надпись, угрожающая ученику расправой розгами, которая так и не состоялась — учитель забыл, а ученик не напомнил.
— Однако, однако, — приговаривал Срезоцвет. — Если подсознание Мертвизева не есть проявление его самосознания — можете называть меня слепым дураком! Вот так — можете, если я ошибаюсь, называть меня слепым дураком. Вот так штука! Кто бы мог подумать, а?
— Который час, господа? Кто мне скажет, который час? — вопрошал Шерсткот, пытаясь собрать с пола тетради. Все происшедшее крайне растревожило его, и собранные тетради он тут же ронял обратно на пол.
Господин Усох выхватил одну из тетрадей из огня и, держа ее за еще не охваченный пламенем край, поднес к настенным часам.
— До конца урока осталось всего двадцать минут, — сказал он. — Наверное, уже не имеет смысла... или имеет? Лично я полагаю, я просто...
— И я тоже, я тоже, — воскликнул Срезоцвет. — Если моя классная комната не охвачена в настоящий момент пожаром или не затоплена водой — можете называть меня безмозглым дураком!
Очевидно, та же мысль пришла в головы всем присутствующим, ибо началось всеобщее движение к двери. Неподвижным оставался лишь Опус Крюк, распростертый в своем продавленном кресле;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31