Если вы разделяете мое
мнение, то мы бы отлично провели время в беседе. Пусть каждый из нас, справа
по кругу, скажет как можно лучше похвальное слово Эроту, и первым пусть
начнет Федр, который и возлежит первым, и является отцом этой беседы.
- Против твоего предложения, Эриксимах, - сказал Сократ, - никто не подаст
голоса. Ни мне, раз я утверждаю, что не смыслю ни в чем, кроме любви, ни
Агафону с Павсанием, ни, подавно, Аристофану, - ведь все, что он делает,
связано с Дионисом и Афродитой, - да и вообще никому из тех, кого я здесь
вижу, не к лицу его отклонять. Правда, мы, возлежащие на последних местах,
находимся в менее выгодном положении; но если речи наших предшественников
окажутся достаточно хороши, то с нас и этого будет довольно. Итак, в добрый
час, пусть Федр положит начало и произнесет свое похвальное слово Эроту!
Все, как один, согласились с Сократом и присоединились к его пожеланию. Но
всего, что говорил каждый, Аристодем не запомнил, да и я не запомнил всего,
что пересказал мне Аристодем. Я передам вам из каждой речи то, что показалось
мне наиболее достойным памяти.
Речь Федра: древнейшее происхождение Эрота
Итак, первым, как я уже сказал, говорил Федр, а начал он с того, что Эрот -
это великий бог, которым люди и боги восхищаются по многим причинам, и не в
последнюю очередь из-за его происхождения: ведь почетно быть древнейшим
богом. А доказательством этого служит отсутствие у него родителей, о которых
не упоминает ни один рассказчик и ни один поэт. Гесиод говорит, что сначала
возник Хаос, а следом
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
С нею Эрот...
В том, что эти двое, то есть Земля и Эрот, родились после Хаоса, с Гесиодом
согласен и Акусилай. А Парменид говорит о рождающей силе, что
Первым из всех богов она сотворила Эрота.
Таким образом, весьма многие сходятся на том, что Эрот - бог древнейший. А
как древнейший бог, он явился для нас первоисточником величайших благ. Я, по
крайней мере, не знаю большего блага для юноши, чем достойный влюбленный, а
для влюбленного - чем достойный возлюбленный. Ведь тому, чем надлежит всегда
руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая
родня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ничто на свете не
научит их лучше, чем любовь. Чему же она должна их учить? Стыдиться
постыдного и честолюбиво стремиться к прекрасному, без чего ни государство,
ни отдельный человек не способны ни на какие великие и добрые дела. Я
утверждаю, что, если влюбленный совершит какой-нибудь недостойный поступок
или по трусости спустит обидчику, он меньше страдает, если уличит его в этом
отец, приятель или еще кто-нибудь, - только не его любимец. То же, как мы
замечаем, происходит и с возлюбленным: будучи уличен в каком-нибудь
неблаговидном поступке, он стыдится больше всего тех, кто его любит. И если
бы возможно было образовать из влюбленных и их возлюбленных государство или,
например, войско, они управляли бы им наилучшим образом, избегая всего
постыдного и соревнуясь друг с другом; а сражаясь вместе, такие люди даже и в
малом числе побеждали бы, как говорится, любого противника: ведь покинуть
строй или бросить оружие влюбленному легче при ком угодно, чем при любимом, и
нередко он предпочитает смерть такому позору; а уж бросить возлюбленного на
произвол судьбы или не помочь ему, когда он в опасности, - да разве найдется
на свете такой трус, в которого сам Эрот не вдохнул бы доблесть, уподобив его
прирожденному храбрецу? И если Гомер говорит, что некоторым героям отвагу
внушает бог, то любящим дает ее не кто иной, как Эрот.
Ну, а умереть друг за друга готовы одни только любящие, причем не только
мужчины, но и женщины. У греков убедительно доказала это Алкестида, дочь
Пелия: она одна решилась умереть за своего мужа, хотя у него были еще живы
отец и мать. Благодаря своей любви она настолько превзошла обоих в
привязанности к их сыну, что всем показала: они только считаются его
родственниками, а на самом деле - чужие ему люди; этот ее подвиг был одобрен
не только людьми, но и богами, и если из множества смертных, совершавших
прекрасные дела, боги лишь считанным даровали почетное право возвращения души
из Аида, то ее душу они выпустили оттуда, восхитившись ее поступком. Таким
образом, и боги тоже высоко чтут преданность и самоотверженность в любви.
Зато Орфея, сына Эагра, они спровадили из Аида ни с чем и показали ему лишь
призрак жены, за которой тот явился, но не выдали ее самой, сочтя, что он,
как кифаред, слишком изнежен, если не отважился, как Алкестида, из-за любви
умереть, а умудрился пробраться в Аид живым. Поэтому боги наказали его,
сделав так, что он погиб от рук женщины, в то время как Ахилла, сына Фетиды,
они почтили, послав на Острова блаженных; узнав от матери, что он умрет, если
убьет Гектора, а если не убьет, то вернется домой и доживет до старости,
Ахилл смело предпочел прийти на помощь Патроклу и, отомстив за своего
поклонника, принять смерть не только за него, но и вслед за ним. И за то, что
он был так предан влюбленному в него, безмерно восхищенные боги почтили
Ахилла особым отличием. Эсхил говорит вздор, утверждая, будто Ахилл был
влюблен в Патрокла: ведь Ахилл был не только красивей Патрокла, как, впрочем,
и вообще всех героев, но, по словам Гомера, и гораздо моложе, так что у него
даже борода еще не росла. И в самом деле, высоко ценя добродетель в любви,
боги больше восхищаются, и дивятся, и благодетельствуют в том случае, когда
любимый предан влюбленному, чем когда влюбленный предан предмету своей любви.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4