Зрителей не прогоняли, но с условием, чтобы они оставались
на дороге и не проникали за линию оранжевых флажков.
Любознательных набралось не так уж много, всего человек двести,
но здесь я видел практически всех, кого знал в городе.
Разговоры в толпе не возникали, все вели себя так, будто никто
и ни с кем не был знаком, и с преувеличенным вниманием
наблюдали за эволюциями механических чудищ, точно они должны
были сию минуту выкопать из земли что-то необычайное.
Я оказался тоже под гипнозом этого зрелища. Не хотелось
никого узнавать, не хотелось, чтобы меня узнавали. Я просто
стоял и смотрел, совершенно бездумно, как под темным небом
плясали оранжевые и голубые лучи, то уходя параллельно в степь
к горизонту, то скрещиваясь над морем и высвечивая белыми
точками мечущихся птиц.
Сколько я так простоял, не знаю, может быть, полчаса, а
может, и не один час; осталось ощущение взвешенности во времени
и пространстве, и единственное, что запомнилось -- домой я
вернулся еще в темноте.
Не раздеваясь, как если бы вскоре предстояло идти по
срочным делам, я завалился в постель, но мелькающие перед
глазами огни не давали уснуть. Чтобы от них избавиться, я
взбивал подушку и зарывался в нее лицом, но слепящие фары,
голубые и белые, находили мои глаза и глядели отовсюду.
Отвернувшись к стене, я наконец, уснул, и тут же меня стал
изводить навязчивый сон. Серая старуха в похожей на хлопья
пепла одежде, наклонясь над моей постелью, со старческим
любопытством рассматривала мою шею, почему-то именно шею. Это
сон, просто плохой сон, это совсем не страшно -- убеждал я себя
и пытался усилием мысли прогнать видение. Мне иногда удавалось
заставить ее отодвинуться, но я не выдерживал напряжения, и она
снова склонялась ко мне. Я чувствовал, сил моих скоро не
хватит, чтобы держать ее на расстоянии, и страх, липкий и
серый, подползал из-за подушки. Проклятая старуха, говорил я
ей, где же я видел такую гадость и почему запомнил? Старуха,
старуха, мерзкая старуха! Она не обижалась, ей даже нравилось,
что я начал с ней говорить. Не надо, не надо было с ней
разговаривать... Старуха подступила ближе и протянула руку к
моему плечу. Я закричал, вернее, хотел закричать, но подушка
стала живой и упругой и закрыла мне рот. Проснуться, скорее
проснуться -- приказывал я себе, изо всех сил отпихивая
подушку.
Меня трясли за плечо и хриплый негромкий голос говорил
непонятные фразы, состоящие из комбинаций всего трех слов:
-- Срочно... прибыть... полковник...
Мне удалось спустить ноги на пол и надеть башмаки. Было
совсем светло, и в сонном мозгу бродила тоскливая мысль, что
раз уже день, значит будят меня законно, и я обязан не злиться
и попытаться понять, чего от меня хотят.
Рядом стоял солдат со знакомым, как будто, лицом и,
смущенный моей невменяемостью, переминался с ноги на ногу,
ожидая ответа или каких-то действий с моей стороны. Видимо,
требовалось пойти с ним куда-то, и лишь только я встал, он
направился к двери.
Облака затянули небо, дул ветер и стало прохладно. Рядом с
домом стояла полковничья волга -- как же я не узнал спросонья
шофера полковника -- и внутри сидел кто-то, любезно
распахнувший для меня дверцу.
Это был Одуванчик, и как только мотор начал тарахтеть, он
заговорил своим свистящим шепотом:
-- Безобразие! Какая самонадеянность! Начал земляные
работы и не позвал геолога! Или просто кого-нибудь грамотного
-- меня или вас! Преступнейшая халатность!
-- Да объясните же, в чем дело? Почему спешка?
-- Сейчас увидите, сейчас все увидите! Легкомыслие,
преступное легкомыслие, если не злой умысел! Наверняка даже, их
рук дело! -- его губы почти касались моего уха.
Старуха, старуха проклятая -- засвербило назойливо в
мыслях, а Одуванчик притискивался ко мне все сильнее. Я грубо
оттолкнул его локтем, а он, чему-то радуясь, захихикал:
-- С ними покончено, думаете? Это самая мелочь, те, что с
хвостами! -- он у себя за спиной помахал рукой, изображая
кошачий хвост, и оскалившись в идиотской улыбке, придвинулся
снова вплотную. С ужасом и каким-то грязным удовольствием я
почувствовал, что сейчас заеду ему по физиономии.
-- Глдавных вы не увидите! За столом сидеть с вами будут,
из вашей рюмки пить станут, а вы не увидите! Изо рта сигарету
вытащат... -- скрючив пальцы кошачьей лапой, он потянулся к
моей сигарете, и вдруг, вместо его руки, я увидел лапу с
когтями, отвратительно достоверную.
Мерзость, ах, мерзость! Я замахнулся и, как мне казалось,
с отчаянной силой ударил Одуванчика. Но меня отбросило в
сторону, я попал кулаком в спинку сидения и получил мягкий, но
сильный удар по голове.
Переехав канаву, машина затормозила. Я мигом пришел в себя
и лихорадочно обдумывал, как объясниться с Одуванчиком. Он же
растирал ушибленную лысину и шептал мне, попрежнему ухмыляясь:
-- Чуть не убил, проходимец! Это он специально, можете мне
поверить!.. Что же ты,-- он ткнул в спину солдата,полковника-то
аккуратнее возишь?
Не удостоив его ответом, шофер открыл дверцу и сплюнул на
землю.
Все машины стояли, являя собой зримый образ неожиданной
тишины, зевак почти не осталось, а солдаты из оцепления
разбрелись накучки по два-три человека и лениво курили у
дороги.
Полковник вяло пожал мне руку и пригласил жестом на
пустошь. Вместе с нами перешагнул запретную для публики линию и
Одуванчик, причем полковник смерил его своим бесцветным
взглядом, но ничего не сказал, и далее обращался только ко мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59