И прочее, прочее, прочее. Сущность легко и послушно укладывалась в память. Укладывалась прямиком, непосредственно, минуя долгий мост вербальных знаков. Вопреки всему сумасшествию происходящего, сохранялось представление о времени. Во всяком случае, впечатления накапливались последовательно, чередуясь слой за слоем, как пронумерованные страницы старых книг. И была незыблемая уверенность в том, что все это не забудется.
Но все это оказалось увертюрой. Прошло сколько-то времени, и звездный остров, именуемый Галактикой, целиком остался позади. "Вихрь" вырвался в темную щель пустого пространства протяженностью в сотни тысяч парсек. Невероятно, но его скорость продолжала расти. На обочине оставались уже не звезды, а их сгустки. Странно покачиваясь, проплыло Большое Магелланово облако, в котором вспыхнула и воссияла Сверхновая. Затем посторонилась более спокойная галактика М-какая-то, древнее шарообразное скопление в созвездии Печи. Потом – еще, еще, еще, все быстрее.
Спиралеобразные, неправильные, сейфертовские, видимые с ребра и распластанные перпендикулярно лучу зрения, они начали сливаться в полосы, делавшиеся все шире. Ленты света закручивались. И вот границы полос перестали различаться, они обратились в мерцающий фон с отдельными уплотнениями яркости. Было похоже, что "Вихрь" врезался в массу плотного, вязкого и упругого тумана. Тут на помощь зрению пришел слух, либо нечто похожее. Как-то в обход ушей в голову проникли вибрирующий гул, треск чего-то раздираемого, а также звуки, вознинающие при поглаживаний мокрого воздушного шарика.
На мгновение все стихло, затем раздался жуткий рев, вопль раненого чудища. В нем сквозила тоска такой бездонности, что кожа покрывалась пупырышками. Но именно этот вопль удержал Машу, находившуюся в полуобморочном состоянии, от потери сознания. Придя в себя, она со страхом взглянула на ряды шкал, светящиеся на экране командирского пульта, ничего в них не поняла, посмотрела вниз.
Весь амфитеатр зала погрузился в сумрак, плафоны едва мерцали. Со стенных экранов лился неровный серый свет. Там, за бортом, что-то клубилось и шевелилось. В такт этим движениям пол под ногами то проваливался, то приподнимался. Еще "Вихрь" раскачивался в стороны, словом, вел себя как древний атмосферный самолет, угодивший в болтанку.
Борясь с накатывающейся дурнотой, Маша поклялась, что если уцелеет, то никогда в жизни ни в какой космос больше – ни ногой, ни помыслом. Хватит, навоевалась! Не женское это дело.
– Средний уровень глюкозы в крови членов экипажа меньше трех миллимолей на литр, – доложил Гильгамеш. – Гипогликемия, – добавил он с непонятным удовлетворением. – Прошу разрешения ввести питательные растворы. Если в течение пяти секунд бортового времени ответа не последует, введу без разрешения.
Внизу, в амфитеатре, Мбойе вяло махнул рукой. "Вот кому бы командовать", – еще более вяло подумала Маша.
Из подлокотника выбралась прохладная змейка. Ткнувшись в локтевой сгиб, она прокусила кожу и припала к вене. Кольнуло. По руке поднялось приятное тепло и растеклось в теле. Голова прояснилась, тошнота отступила.
– Уровень глюкозы нормализован, – доложил софус. – Проведено исследование физического состояния всех членов экипажа. Грубых нарушений не отмечено. Подробности – на индивидуальных пультах.
На индивидуальном пульте Маши пульсировала трафаретка. Розовый цвет означал пограничное состояние между нормой и патологией. Маша трижды перечитала сообщение, прежде чем до нее дошел смысл.
– Гильгамеш, ты уверен? – прошептала она в плечевой микрофон.
На экране вспыхнуло категорическое "Да".
– Никому не сообщать, – быстро сказала Маша.
Экран ответил, что и не собирался. В это время из недр корабля донесся взволнованный голос Джанкарло:
– Братцы, переключайтесь на радарный обзор!
– Переключить? – спросил Гильгамеш.
– И побыстрее, – нетерпеливо сказал Мерконци.
Мбойе вопросительно обернулся к Маше. С его стороны это было первое проявление слабости за весь рейс.
– Ну конечно, – удивленно сказала она. – Ты вообще... распоряжайся.
– Я плохо переношу неожиданные приключения.
С помощью радаров выяснилось, что неуправляемый крейсер летит в достаточно материальном окружении. Перед ним открылся черный канал с туманными, размытыми очертаниями стенок. В канале определялась меньше, чем пустота, но вот стенки-то вроде были, а если так, то должны были из чего-то состоять.
Диаметр этого сверхпространственного хода казался большим, в некоторых местах достигая миллионов километров, если верить показаниям лазерных дальномеров. Был он изумительно пуст – ни пылинки, ни атома, ни иона. Изгибы стен имели не слишком большие углы, но время от времени летящий с неопределяемой скоростью "Вихрь" обо что-то цеплялся, чиркал защитными полями, как спортивные сани, несущиеся в желобе бобслея. Возникающие колебания вынуждали генераторы полей работать в переменном, "рваном" режиме. При этом помещения корабля наполнялись громоподобной какофонией, а расход энергии скачкообразно увеличивался.
Генрих Угрюмов только прикрывал глаза, в которых застыло болезненное выражение. Все происходящее настолько выходило за рамки самых смелых гипотез земной физики, что он чувствовал себя беспомощным младенцем, самым бесполезным из всех членов экипажа. Плоды многовекового развития точных наук, спрессованные в сухой концентрат формул, для сложившейся ситуации значили не больше, чем каменный скребок эпохи палеолита в технологии производства металло-силиконовых пластмасс.
По всем канонам теории корабль вместе со своим содержимым давным-давно должен был рассыпаться в нечто, значительно более мелкое, чем банальная пыль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94