Да, конечно, не всем лучшим в себе я обязан книгам, зато В.Немцов
упорно учил меня тому, что настоящий герой фантастики всегда и
беспрекословно, ни на секунду не задумываясь, должен выполнять задания
Партии и Правительства. Причем сперва Партии, а потом Правительства. Того,
естественно, которым управлять может любая кухарка. За любимчиками
В.Немцова - молодыми инженерами Бабкиным и Багрецовым, несмотря на их
молодость, всегда стояли Партия и Правительство. Как всякие истинные
извращенцы, Бабкин и Багрецов шли на подвиг уже потому, что в конце
подвига их ждала необыкновеннейшая возможность отрапортовать с мавзолея
Партии и Правительству о совершенном для Партии и Правительства подвиге.
"Я столько поездил, столько повидал неожиданного, столько встретил
интересных людей, преданных нашей великой идее и самозабвенно работающих
на нее, что, казалось бы, далекая мечта о коммунизме для меня становится
ощутимой, ближайшей явью."
Немцов...
Вообще-то, задним числом прозреваю я, ковчег был тесен и чистые пары,
сплотившись, сперва потихоньку, а потом без всяких там старались вытеснить
нечистых. Фантастика для этого годилась. Далеко не последний жанр. Почему,
собственно, советскому фантасту не отрапортовать Партии и Правительству о
каком-нибудь подвиге? Чем он хуже какого-нибудь советского поэта?
Правда, далеко не каждый фантаст помнил о трех уровнях.
Первый уровень, известно, это когда ты пишешь, но сам видишь, что
пишешь полную лажу. Все поверхностное, оно, в общем, всегда отчасти
справедливо, но все равно несправедливо писать полную лажу, к тому же
поверхностную... Уровень второй, это когда до тебя, наконец, доходит -
каким бы ни был твой герой, действовать он может лишь тогда, когда его
прижали обстоятельства или, в крайнем случае, у него жмет башмак... Только
отсюда начинается выход на третий уровень - выход на ощущение безмерности
такого, казалось бы, мелкого и лукавого существа, как человек.
Ну и так далее, как любил говорить Велимир Хлебников, внезапно
обрывая чтение своих стихов.

Герои В.Немцова Всегда носили башмаки, подобранные точно по
размеру...

А кто, собственно, увлекательней - В.Немцов или Э.Берроуз? А что,
собственно, важней - приключения Тарзана или приключения Багрецова и
Бабкина? А что, собственно, происходит с фантастическими произведениями по
происшествии ста, скажем, лет? Становятся они бестселлерами, как только
что извлеченный из сейфа роман Жюля Верна "Париж в XX веке" или отдают
пылью и затхлостью, как безвременно умершие опусы Каллистрата Жакова или,
скажем, некоей Желиховской?..
Лет десять назад фантаст Николай Гацунаев и я, мы брели по безумно
жаркому, опаленному Солнцем Ташкенту, смутно, как смертники, обсуждая все
эти вовсе не второстепенные для нас вопросы. У Желиховской головы умели
приклеивать, у нее мертвых запросто воскрешали, напоминал я. А у Жюля
Верна темной ночью некий Мишель проливал горючие слезы на могилах
Ларошфуко и Шопена, напоминал Гацунаев. Как-то так выходило, что мы
противники всяких крайностей. Как-то так выходило, что мы широки душой и
некая, присущая фантастике наивность нас только радует. Не желая сдаваться
нахлынувшим на нас чувствам, я процитировал неистового Сергея Третьякова -
"Чистое искусство умерло, ибо нет досугов, которые надо им заполнять,
уводя психику в мир творчества", а Гацунаев, тоже не желая сдаваться,
процитировал Льва Троцкого - "Искусство пейзажа не могло бы родиться в
Сахаре".
Смутные мысли...
Опровергнув мнение Сергея Третьякова (не умерло чистое искусство,
полно у людей досугов, которые нечем заполнять!), мы с еще большей
легкостью опровергнули мнение Льва Троцкого (искусство пейзажа могло
родиться даже в голове человека, с младенчества запертого в темницу и
никогда из темницы на волю не выглядывающего: этот разгул плесени,
морозные росписи на каменных глухих стенах!..). И без всяких уже колебаний
мы глянули друг на друга: а почему не напомнить людям, имеющим некоторый
досуг, о том, что чистое искусство еще не умерло? Пусть цветут сто цветов!
Кто-то из нас локтем, нечаянно, перевернул тот чайник, в который была
заключена вся Вселенная.
Антология!
Вот чего не хватает нашей застойной, правда, уже какими-то странными
сквознячками колеблемой жизни, поняли мы, - настоящей большой Антологии
советской фантастики, отразившей бы все ее взлеты и падения, начиная с
1917-го и кончая 1957-ым годом. Пока 1957-ым... Дальше видно будет...
Главное, чтобы действительно получилась Антология, главное, чтобы
действительно получился ковчег, давший бы место всем чистым и нечистым,
каждой твари по паре, вместивший бы в себя все вывихи и достижения
советской фантастики, сконцентрировавшей бы в себе как искусство пейзажа,
искусно созданного в наглухо закрытой стране, так и то самое вечное чистое
искусство, которое невозможно уничтожить даже в пределах одного самого
богатого, самого самоотверженного колхоза.
- Листов на пятьдесят... - глянул я на Гацунаева, тщетно искавшего
тени под каким-то деревом, напоминавшим сухую посленовогоднюю елку.
- Листов на сто... - поправил меня сдержанный Гацунаев.
- Мало, - решили мы оба. - Сто листов мало...
На самом деле, мы тогда даже близко не представляли себе истинный
объем такой Антологии. Зато нам казалось, что Гацунаев знает, где такую
Антологию можно издать, а я - где и у кого можно найти те ушедшие в
прошлое книги, которые сейчас и днем с огнем не отыщешь.
1 2 3 4 5 6