— Я вот уже несколько лет не был так доволен жизнью, как сейчас этот ребенок. Пусть даже через несколько дней всё лопнет, как мыльный пузырь, она берет от жизни всё.
— Согласен. Если она смотрит на вещи так, тогда — да. Но, спорю на что угодно, — она так не смотрит. Так смотрят те женщины, которые знают, как держаться или, вернее, когда перестать держаться с подходящим мужчиной. Она на это не пойдет, а больше ни на что не годится. Я ее не первую вижу, можешь мне верить, Джимми. Через пару недель, может быть, даже раньше, всё зависит от того, на сколько ей хватит этих ста пятидесяти фунтов, а когда люди думают, что мир лежит у их ног, они быстро тратят на себя сто пятьдесят фунтов, — она будет гадать, что ей делать, и проклинать жизнь. Наш долг сейчас же посадить ее в поезд, который идет в Пондерслей.
— Она не поедет, Грег. И я не виню ее. Она хочет увидеть жизнь.
— Увидеть жизнь! Не будь ослом, Джимми. Настоящую жизнь для себя она может найти только в Пондерслее.
— Что же ты ей не сказал об этом?
— Потому что, во-первых, она не поверила бы мне, а во-вторых, у меня жена и двое ребятишек, которых я должен кормить, а мне не заплатят за то, что я буду советовать победительницам конкурса красоты ехать домой как раз тогда, когда их может использовать реклама и печать. Хоть бы меня освободили от этих проклятых конкурсов. Я занимаюсь ими, всеми этими конкурсами, три года. Всё равно, что отбывать каторгу в сумасшедшем доме.
— Да, — сухо сказал Джимми, — но лично твоя тяжелая работа сегодня вечером будет состоять в том, чтобы переодеться в смокинг, привезти хорошенькую девушку из «Нью-Сесил» в «Кавендиш», затем посмотреть новый спектакль с участием Суси или курить и пить в кабинете Брейля за счет редакции. Кое-кому эта программа не покажется неприятным занятием, вроде дерганья кудели из канатов или работы в каменоломнях. Если хочешь знать, найдутся люди, которые хорошо будут платить за то, за что тебе платят.
— Да, но не столько, сколько тебе, Джимми, не столько. Чем сейчас занимается Томми Перкап? Помнишь, тот небольшого роста, косоглазый, он работал в Театральном объединении?..
Оставшись в своем номере в «Нью-Сесил» одна, Ида Чэтвик пришла к заключению, что она слишком счастлива. От этого становилось страшно. В любой момент может произойти что-нибудь ужасное — и сон окончится. Тогда ей придется возвращаться в Пондерслей, и отец, жалея, потреплет ее по плечу, отчего уже сейчас можно сойти с ума; тетушка Агги скажет, печально торжествуя: «А что я тебе говорила?», а младшая сестра завизжит от радости и расскажет обо всем своим глупым подругам. Ее назовут неудачницей. В Пондерслее злые люди так и ждут, чтобы кому-то не было удачи. Никто тебя не осудит, если ты не живешь, а существуешь год за годом, не пытаешься как-то украсить жизнь, но если ты недоволен, если хочешь что-то предпринять, чтобы как-то изменить жизнь, тебе предстоит пройти через самое злое осуждение. И все так и будут ждать, когда же ты станешь неудачником.
Ее отец не часто употреблял это слово. Глубокомысленно посасывая трубку, он предпочитал говорить, что у кого-то был «горек хлеб», и Ида, полулежа на розово-пурпурной с серым козетке, вспомнила, как ее, маленькую девочку, озадачивало это выражение, звучавшее непонятно, как слова из библии, и совсем не подходившие к толстому мистеру Джонсону, который жил в конце улицы.
Потом ей четко вспомнился день, когда пекли простые пироги к чаю (для нее испекался очень маленький пирожок), и покрасневшее лицо матери. Вот это как-то связывалось с выражением «горек хлеб». Став вдруг опять девочкой, она перенеслась в жаркую кухню: напротив печи поднимается тесто, на столе пироги и булки с изюмом в толстых синих формах, засахаренная корка, из которой можно выковырнуть кусочки сахара, мука на полу и на скалке, приоткрытая на цепочке дверь, мать с подбеленными спереди мукой волосами. Она отталкивает Иду из под ног, ее худое бледное лицо быстро краснеет от раздражения, она ворчит на жару и на то, что надо гнуть спину и изматывать ради семьи силы, а она — Ида поняла это сейчас — больная женщина. Она умерла, когда Иде было двенадцать лет, и Ида всегда помнила ее измотанной работой, усталой, немного сердитой и раздражительной. Ида знала, что в Пондерслее и сейчас много женщин таких, как была ее мать, и что это несправедливо. Но чаще всего именно они, бедняки, и были теми, кто с готовностью называл других неудачниками. Стоит девушке одеться понарядней, и они сразу же нападают на нее. А если купишь помаду и чуть подкрасишь губы, так они уже рассказывают друг другу, что видели тебя, как ты ходишь в лес с молодым коммерсантом, с одним из тех, которые всегда останавливаются в «Короне». Если ты работаешь в Хэндзхау, перестала ходить в церковь, хорошо одеваешься, так они сразу же начинают говорить, что ты ездишь с субботы на воскресенье с мужчинами в Клисорпо или Лландудноу. Несколько девушек с Хэндзхау действительно ездили и не скрывали этого — Ида знала об этом, но она знала и то, что они не очень хорошо одевались (и конечно, не были самыми красивыми), а действительно хорошо одетые и красивые, как сама Ида, были по-настоящему честными девушками и относились ко всем местным уважаемым кавалерам с величайшим презрением. Ида и ее близкие подруги знали, что мужчинам надо, и не водились с ними.
От Иды потребовалось много мужества, чтобы участвовать в конкурсе. Отцу не нравилась эта затея, но мягкий по натуре, сильно любя дочь, он только покачал головой и задумчиво посмотрел на Иду. Тетушка Агги — она вела у них в доме хозяйство — горько и горячо протестовала с раннего утра и до позднего вечера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82