Ладно, говорю, раз тебе так приспичило сдать этот дерьмовый транзистор, давай отнесу. Через несколько дней он всучил мне фотоаппарат, потом магнитофон, потом не помню что еще, но когда приволок второй фотоаппарат, то даже я, при всей своей наивности, смекнула, что дело нечисто. Откуда у тебя столько аппаратуры, спрашиваю. Это, говорит, все вещи Мони – так звали дружка, который жил с ним на квартире, – что поделаешь, надо же помочь человеку. Только, говорю, не ты ему помогаешь, а я, и что будет, если в один прекрасный день меня притянут к ответу? Если спросят, где я взяла то или это, что тогда? Да скажешь, проходила мимо валютного магазина и какой-то мужчина предложил тебе это купить. Придумаешь что-нибудь, чего никогда нельзя проверить: где – на улице, кто – неизвестный солдат. Поди-ка проконтролируй!
Она замолкает и только теперь берет сигарету. Положив пачку, щелкает зажигалкой и по привычке делает две глубокие затяжки, одну за другой.
– Только в этот раз я уступать не стала. Я, говорю, не нанималась к твоим дружкам, да и тебе не советую быть у них на побегушках. Обстоятельства, говорит, залез в долги. Сколько тебе нужно? – спрашиваю. Двести восемьдесят левов. Послушай, говорю, у меня есть немного денег на книжке, я могла бы тебя выручить, но при одном условии: что ты порвешь с этой шайкой и сядешь за учебники, чтобы сдать сессию. Вместо одного, говорит, получилось три. Целых три условия за какие-то триста левов? Ну, ты даешь, говорю, молодые люди вроде меня годами мечтали поступить в университет, тебе же все на блюдечке поднесли, а ты дурака валяешь, бездельник. Если ты не порвешь с этой шайкой, больше тебе не видать ни меня, ни моих денег. Мне показалось, он опомнился – во всяком случае, откололся от своей компании. А я рассталась с книжным магазином – меня прогнал тот тип, я уже рассказывала. Так что у нас с Лазарем есть что вспомнить. Очень скоро мы друг другу надоели, я поняла, что он безнадежно безвольный и пустой тип. Он снова таскался со своими дружками по ресторанам и кафе, а ко мне наведывался время от времени, главным образом для того, чтобы выудить какой-нибудь лев, пока еще было что выуживать. Ну, однажды я ему и сказала: мол, я без гроша в кармане, приходить ко мне ради денег не имеет смысла, да и ради другого – тоже, потому что мне надоело до чертиков и терпеть больше я не в состоянии. Этим все и кончилось.
Она гасит в пепельнице сигарету и смотрит на меня внимательно – не одолевает ли меня зевота.
– А сейчас почему он за вами охотится? – спрашиваю я.
– Да опять небось деньги нужны.
– В таком случае вам бы самой отшить его…
– Что вы, он самоуверенный, избалованный мальчишка, слова на него не действуют. Воображает, что одним взглядом может свести с ума кого угодно.
– Ничего себе характерец…
– Вовсе нет, он бесхарактерный! Чуть натолкнулся на препятствие – и хвост поджал. Вот как сегодня, когда вы его шуганули.
– А завтра он может подкараулить вас где-нибудь.
Помолчав, Лиза решительно заявляет:
– Я его изобью! Я его так разделаю, век будет помнить!
– Это идея! – признаю я. – Только не забудьте проверить, один ли он. Словом, не следуйте моему примеру.
Сегодня суббота, и, хотя в редакцию идти не надо, я выхожу из дому. Стук пишущей машинки, доносящийся из чулана, оказывает на меня слишком уж умиротворяющее действие, и если не уйти, я так и буду спать, но тогда меня ждет бессонная ночь.
Первое, что приходит в голову, – это сесть где-нибудь и выпить сто грамм в память моего покойного друга. Однако, вспомнив, что он уже не покойный и что в такой ранний час пить как-то неприлично, я продолжаю шляться по центральным улицам, не таким людным, как в будни, и бесцельно глазеть на витрины магазинов, пока мой взгляд не задерживается на какой-то картине.
Она выставлена в витрине книжного магазина, это репродукция, каких в последнее время появилось немало, – большого формата, в красивой золоченой раме. Население покупает их без особого энтузиазма, просто когда что-то надо повесить па стену. К раме приклеена этикетка: «Плот „Медузы“. На плоту группа людей с „Медузы“ – корабля, затонувшего в безбрежном, бушующем море: волны бросают плот как щепку, н участь несчастных людей целиком зависит от капризов судьбы. А далеко на горизонте белый корабль, символизирующий возможное или невозможное избавление, к нему устремлены взгляды и упования терпящих бедствие.
Впрочем, не всех. Одни из них, толпясь на краю плота, с мольбой протягивают к кораблю руки, размахивают рубашками. Кое-кто, потеряв надежду, отвернулся от светлого видения на горизонте, а некоторые, распростершись на досках плота, уже не принимают участия в том, что происходит вокруг, – мертвые или умирающие.
Может быть, потому, что оригинал картины очень стар, а может, репродукция неудачна, колорит ее довольно мрачен и уныл – это отнюдь не то произведение, которое взбодрит человека и, как какой-нибудь натюрморт, вызовет у него отменный аппетит. Но, как говорит Несси, «не все фильмы про любовь».
Чем не картина для нашей гостиной – в том же темно-коричневом тоне, а уж о сюжете и говорить не приходится. Разве распадающийся плот не сродни нашему рушащемуся дому, а потерпевшие кораблекрушение люди – разве они не наши братья по судьбе? У нас, правда, потерпевших крушение всего лишь пятеро, тогда как на плоту их гораздо больше, но в отношении характеров сходство поразительное. Кого ни возьми, у каждого свое место, у каждого свой удел.
Мое место на плоту тоже достаточно точно определено. Словно место в вагоне поезда, когда платишь за проезд предварительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133