Иногда говорят, что наплодить детей – тоже что-то значит. Может, и значит, а может, и нет. Если ты, к примеру, плодишь проходимцев и паразитов? Подобное продолжение рода хуже бессмысленной работы.
Говорят: погибший герой был настоящим борцом. Допустим, но борцом за что? Героизм ради героизма, размножение ради размножения, драчка ради драчки – во всем этом вряд ли можно видеть ценность человеческой жизни.
Если так, то высокая цель вполне по силам любому нормальному человеку, вовсе не обязательно быть эстрадным певцом, достигшим сияющих вершин. Цель состоит в том, чтобы служить людям на том поприще, которое стало твоим призванием, на котором полнее всего могут проявиться твои способности. Цель – в том, чтобы быть полезным самому себе единственно возможным способом – будучи полезным другим. Тогда не грозит опасность апатичного лежания, разглядывания пустыми глазами потолка и приставания к самому себе с вопросом: в чем же ошибка?
Но вернемся к действительности, точнее к неподсудному преступлению, именуемому убиением времени.
В годы моей молодости умение убивать время было возведено в известных кругах в ранг изящного искусства, выступало в качестве критерия светского образа жизни. Новогодние и весенние балы, обеды и ужины в Юнион-клубе, перед входом которого бдительно нес вахту ливрейный швейцар, приемы у замужних дамочек, чайные церемонии, журфиксы, на которых за игрой в бридж или покер встречалась золотая молодежь из буржуазных семей, – все это считалось верхом изящного времяпрепровождения. Я, разумеется, не принадлежал к золотому фонду нации, и потому все эти высшие проявления духа были мне известны понаслышке.
Но занятия, связанные с убиением времени, были доступны и простым смертным. На карте тогдашней столицы можно было легко обозначить зоны безделия. Улицы, отведенные для прогулок, демонстрации нового платья или же визуального ознакомления с фауной противоположного пола; кафе в американском или венском стиле, где можно было встретиться с любимой девушкой и где девушки, необремененные другими встречами, обменивались свежими сплетнями; забегаловки, предназначенные исключительно для самцов, где трещали игральные автоматы или постукивали фишки; укромные вертепы, где устраивали сборища картежники; знаменитые заведения и первоклассные рестораны; и, наконец, несколько кабаре, с красным сиянием неоновых вывесок и нарумяненными шлюхами, призванными придавать столице вид западного города, – все это было слишком обширно и пестро, чтобы поддавалось лаконично исчерпывающему описанию.
Именно по этой причине, чтобы не терять времени, я ограничусь коротким рассказом о Жоро, друге детства, обаятельном малом, служившим олицетворением принципа „Живи, пока живется", по крайней мере в том смысле, в каком он понимался в те годы.
Жоро был моим соучеником по гимназии, пользовался завидными привилегиями: мог жить, как свободный человек, – снимать квартиру, есть в ресторане гостиницы, ходить в кино, когда вздумается. Отец, зажиточный крестьянин, ежемесячно высылал ему сказочно щедрый перевод, позволявший Жоро ощущать себя настоящим столичным жителем.
Его первой страстью, которой ему удалось увлечь и меня, был спорт. Однако он понимал спорт не как выпендреж на стадионе, а как полезную деятельность, приносящую определенный практический эффект.
– Мы должны овладеть приемами бокса, – убеждал меня Жоро. – В этом мире фашистов и гангстеров бокс нужнее, чем латынь.
Итак, однажды мы с ним отправились на курсы около кинотеатра „Камео", где за скромную плату в определенные часы давались уроки бокса. Мы заплатили, разделись в тесной прокуренной и пропитанной запахом нечистого белья комнатушке и вошли в зал. Поскольку число любопытных ощутимо превышало число „боксеров", наша очередь подошла весьма скоро. Жоро как более нетерпеливый первым вышел на ринг. Тренер в коротких шортах вместо приветствия огрел его кулаком в тяжелой перчатке и свалил на пол.
– Почему вы меня ударили? – обиженно спросил Жоро, когда ему удалось встать на ноги.
– А ты почему не защищался? – в свою очередь спросил учитель. – В боксе, мой мальчик, – две вещи, всего-навсего две: защита и нападение.
Однако Жоро так и не успел ознакомиться со второй вещью, ибо наставник снова заехал ему в скулу и отправил беднягу нюхать пол ринга.
– Сейчас твой черед, – сказал мне Жоро, выбираясь из-за канатов.
– Еще чего, – возразил я.
– Но мы же заплатили…
– Что с того, что заплатили?..
На этом, по правде говоря, и закончились наши занятия спортом.
В результате неких влияний у моего друга выработался особый взгляд на жизнь, которую он воспринимал как приключение. Насколько я помню, влияли на него не книги: учеба отвратила его не только от книг, но даже от самого процесса чтения. Скорее он получал жизненные уроки в той школе, через которую прошли все мы, – в кинотеатре нашего квартала. Хотя человек может поднатореть во лжи и без помощи седьмого искусства. А врал он безбожно.
В его побасенках, кроме авантюризма, проглядывала и другая черта его натуры – хвастовство, стремление блеснуть перед окружающими, дабы им стало ясно: они имеют дело с ужасно храбрым, ужасно изобретательным и ужасно очаровательным молодым человеком, перед которым все так и падают – и коварные враги, и красивые женщины – одни, поверженные ударом беспощадного кулака, другие – пламенным взглядом.
Жоро старался в меру сил разнообразить приключениями не только свои выдумки, но и свою реальную жизнь. Особо удавались ему любовные авантюры, так как он обладал достаточно приятной наружностью и достаточной наглостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41