Обычно я избегаю брать на себя полномочия судьи, но мальчик с красной кисточкой и глазами, полными слез, напомнил мне, что в молодые годы и мне случалось быть битым. И эти воспоминания отличаются такой четкостью, что я забываю о седине в волосах и вижу себя семилетним мальчиком, расхристанным и измазанным, уткнувшимся в колени матери, которая мокрым платком стирает грязь и слезы с моего лица. Стараюсь сдержать рыдания, но они рвутся наружу вместе с горьким ощущением несправедливости, и только лишь после того, как мама целует меня и гладит по волосам, я начинаю успокаиваться.
Я стоял у тележки мороженщика, когда подошел Коко, соседский оболтус, и попросил стаканчик за лев. У меня была возможность лишь наблюдать за подобными акциями, так как мне никогда не давали денег на мороженое, и прок от моих шатаний вокруг да около тележки выражался лишь в зрительном наслаждении. Подобное блаженство могло быть под стать лишь ощущениям моего знакомого – Василия Блаженного.
Вероятно, поймав мой голодный взгляд, обращенный к стаканчику с благоухающим ванилью лакомством, Коко, в очередной раз лизнув свое мороженое, злорадно спросил:
– А ты почему не купишь?
– Куплю, только за два лева, – ответил я.
Не знаю, почему я это выпалил. Наверное, потому, что мое достоинство не позволило признаться в том, что на самом деле я не мог себе этого позволить из-за бедности.
– Врешь. У тебя нет двух левов.
– Как бы не так, есть. Вот они, здесь, – ответил я и в доказательство похлопал по карману, где в действительности был лишь один стеклянный шарик.
– Ну-ка покажи!
– Нечего тебе смотреть.
Остаток мороженого Коко запустил в меня. Я хотел было побежать, не от страха, что он отберет мои несуществующие два лева, а от стыда, что ему станет доподлинно известно о моем жалком безденежье. Но он догнал меня, повалил на землю, и мы принялись кататься в густой пловдивской пыли. Я был несоизмеримо более хилым в сравнении с Коко, так что он мне крепко всыпал, а когда мой обман был раскрыт, добавил еще, чтобы другой раз мне было неповадно врать. Урок был уместен, хотя я его воспринял по-своему – я уразумел, что люди настолько завистливы, что завидуют даже тому, чего у тебя нет.
Испугавшись моего угрожающего тона, дети внизу прекратили междоусобицу и волей-неволей приняли в игру малыша с кисточкой. Наконец появилась возможность сосредоточиться на следующем пассаже, но вместо этого мои мысли стали возвращаться ко сну, от которого я пробудился сегодня утром.
В сущности, сон был совсем не нов. Один из тех снов, что посещают нас с неравными интервалами на протяжении многих лет, не заботясь о том, желанны они или нет.
Как будто я на экскурсии или просто в горах, и все, что я вижу и ощущаю, я и на самом деле видел и ощущал когда-то, еще будучи ребенком, когда отец водил меня в горы. Роса испарялась, и над лугом поднимался пьянящий аромат дикого базилика и душицы. Словно солнце заваривало чай. Чай из трав.
Я чувствую, как становится жарко. Чувствую, что умираю от зноя, и только тут замечаю туннель. „Ага, значит, все-таки прокопали", – мелькает у меня в голове, и я направляюсь к тенистому отверстию, манящему своей прохладой в этот летний день.
Сначала все идет нормально, туннель как туннель, но вскоре он превращается в какую-то комнату, точнее, в полутемный зал корчмы, где по углам расселись люди, которые молчаливо глядят на меня. „Чего они на меня уставились", – говорю я себе, но они продолжают сверлить меня тяжелыми взглядами, и я, дабы убежать от этих взглядов, решаю вернуться назад, но в этот момент замечаю, что свод туннеля за моей спиной начинает медленно и бесшумно рушиться. Он раскалывается на крупные куски, которые беззвучно падают и заваливают вход, и мне, волей-неволей, приходится шагать вперед и пересекать темный зал корчмы, двигаясь в окружении этих безмолвных лиц с остекляневшими взглядами, я проникаю в следующее помещение, и оно снова напоминает мне корчму – одно из грязных заведений времен моей молодости, а в полумраке неясно очерчиваются фигуры незнакомых мужчин, и хотя мне не видно их глаз, я чувствую, что их взгляды вперились в меня, а оглянувшись назад, снова замечаю, как огромные пласты земли бесшумно рушатся и заваливают вход.
И я продолжаю двигаться вперед и перехожу из помещения в помещение, двигаясь только вперед, так как за моей спиной медленно обваливается свод, и я прохожу мрачные залы корчмы и снова вижу сидящих в молчании мужчин, и мне даже кажется, будто я узнаю некоторых из них и вон тот, с белым круглым лицом, – это Гошо Свинья, я даже спрашиваю его шепотом, чтобы не нарушить тишину: „Гошо, это ты?" – но он лишь глядит на меня, и я продолжаю его разглядывать, пока не обнаруживаю, что это не Гошо Свинья, а Талей, и мне становится неловко, что обознался, и я уже готов признаться, что пошутил, но я ничего не говорю, потому что из Талея он превращается в какого-то незнакомого мужчину, который враждебно глядит на меня, и я продолжаю свой путь, так как хочу уйти от его взгляда, а свод за моей спиной продолжает рушиться, заваливая проход тяжелыми, грязными пластами.
И пока я перехожу из одного помещения в другое, чувствую, как мой страх нарастает из-за того, что становится все темней и темней в этих корчмах-берлогах, и люди глядят на меня все более зло, а за спиной моей все разламывается на куски, и, чтобы успокоиться, я говорю себе, что это всего лишь сон, однако я сам не убежден в этом и потому ускоряю шаг, чтобы поскорее добраться до выхода, ведь каждый туннель помимо входа должен иметь и выход, спешу к пахнущему тимьяном солнечному горному простору, так легкомысленно покинутому мною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41