– Оказывается, он давно уже новых лекарей сюда выписал. Прибывали они по одному, и он их в своих покоях прятал. Могу себе представить! А с новой больницей совсем смешно получилось. В первый раз ее подожгли, так теперь он за дело похитрее взялся. Уплатил какому-то богачу, чтобы тот слухи распустил, будто собирается себе новый дом строить. А наместник будто и вовсе ни при чем. А на самом деле на стройке работали его люди. Как только стройку окончили, часа не прошло… – Юкенна завертел головой, – тут такое началось!
Аканэ весь обратился в слух. В глазах его появился уже знакомый Кенету томный блеск.
– В старой больнице ничего подобного не ждали. Наместник Акейро с них денежный отчет потребовал – тоже для отвода глаз. Будто он хочет выяснить, кто и сколько ворует, и ни о чем другом и думать не думает. А сделано все было совсем по-другому. Сразу же всех больных в новое здание перевезли, а там уже их новые лекари дожидаются, и служители все новые. Никого из прежних.
– А прежних куда? – жадно спросил Аканэ.
– А прежних всех до единого – ко всем свиньям. До захода солнца собрать манатки – и в пожизненное изгнание под страхом смертной казни.
– Всего-то? – недовольно поморщился Аканэ.
– Хорошенькое “всего”! – возразил Юкенна. – Да я головой ручаюсь – они бы предпочли, чтоб наместник велел бросить их в темницу или выпороть прилюдно. Кое-кто, по моему разумению, предпочел бы даже быть повешенным. А он их отпустил.
– Не понимаю, – протянул Аканэ.
– Не понимаешь, потому что здесь сидишь. Будь ты на площади, когда оглашали приказ наместника, живо бы уразумел. Он-то их отпустил. А жителям города прогуляться за городскую стену разве запрещал кто?
– А-а! – выдохнул Аканэ сквозь стиснутые зубы.
– Совершенно верно. Не все же в этой больнице поумирали. Кое-кто и живой выбрался, невзирая на лечение. Ну и родственники у погибших имеются. Не у всех, конечно, но тоже немало. Кто по-честному с больными обходился, тех, ясное дело, не тронули. Дали им приют в Ласточкиных гнездах, это за чертой города и не возбраняется. А остальные здорово пожалели о доброте наместника. Если успели, разумеется. Да ты ешь, парень, чего ждешь? Остынет ведь.
Кенет послушно откусил кусочек жареной рыбы и прожевал его, совершенно не чувствуя вкуса.
– По-моему, правильно, – заключил Юкенна. – Больно долго наместнику разбираться, кто там и что вытворял в этой больнице. Долго и сложно. Могут пострадать и невиновные. А те, кто там выжил, сами знают, кому и за что чем воздать. Ты успокоился? – обратился он к Аканэ.
– Да, – ответил Аканэ безо всякого выражения.
В ту ночь Кенет долго не мог уснуть. Спать ему хотелось, но он боялся закрыть глаза: воображение рисовало ему всевозможные картины, одну страшней другой. Зная, что доводилось переживать несчастным, угодившим в старую больницу, он не сомневался, что месть страдальцев была неслыханной. Старательно отгоняя от себя всякие мысли, Кенет ворочался с боку на бок почти до утра.
Радом с ним Аканэ спал и видел сны. Грудь его быстро и тяжко вздымалась, из крепко сжатых уст порой вырывался гневный стон.
Картины, возникавшие перед мысленным взором Кенета, мало соответствовали действительности. То, что произошло на самом деле, было очень страшно, но страшно по-иному, не так, как это рисовалось Кенету или Аканэ.
Когда отзвучал, перекатываясь ленивыми волнами в плотном от жары воздухе, указ наместника, когда занялось медленным огнем опустевшее здание старой больницы, изгнанные еще не поняли, что произошло. Они направились к городским воротам, не особенно сетуя на жизнь, а четверо прислужников Инсанны и вовсе полагали, что отделались легким испугом.
– Подумаешь – изгнание, – говорили они друг другу. – На наш век городов хватит.
Они не заметили, что Сад Мостов как-то разом обезлюдел. Самые оживленные торговые мосты и улицы были пусты, почти все лавки закрылись – это среди белого дня! Бродячие кошки грелись на солнышке, испытывая легкое изумление от того, что их некому согнать пинком с облюбованного местечка. Время от времени та или другая поджарая мохнатая королева свалки подымалась и лениво переходила через мост, подрагивая вздыбленным хвостом.
Но даже и тогда изгнанные ничего не поняли.
И даже когда перед ними открылись городские ворота, вид отдаленной толпы за стеной не вызвал у них ни страха, ни даже мимолетного беспокойства, настолько они были уверены в собственной привычной безнаказанности. Лишь потом, когда толпа растеклась навстречу им и оттерла нескольких человек в сторону и плотно сомкнулась вокруг остальных, им стало страшно. Тех немногих, кто действительно старался облегчить страдания больных, толпа пощадила. Их не только оттерли, но и как-то очень ловко и естественно выпихнули наружу, и они не могли пробиться назад и выступить в защиту тех, кто остался посреди толпы, даже если и хотели.
А те, кто остался, внезапно ощутили всем своим существом, что они обречены. Ярость толпы изливалась на них почти зримо, но ни один человек из плотно сомкнутой вокруг них живой стены даже не коснулся изгнанных, словно брезгуя. Ни одна рука не протянулась ударить, ни один камень не полетел в центр круга. Толпа смыкалась все плотнее, теснила, наступала, но не прикасалась, и это было самым страшным. Изгнанники жались друг к другу, стискивая тех, кто в самой середке, почти до бездыханности, лишь бы самим не соприкоснуться с брезгливой яростью толпы; им чудилось, что они упадут замертво, едва дотронутся случайно до чьих-нибудь башмаков или полы кафтана. Какой-то полоумный служитель взвился в истерике и запрыгал на месте, бессмысленно колотясь головой о спины и головы своих собратьев и издавая кликушеские вопли, но даже истерика не бросила его на толпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28