Потом напечатал на маленькой портативной машинке распоряжение об отсрочке исполнения приказа и положил его туда же. Папку он спрятал в сейф и тщательно запер дверцу. Приказ сыграл ему на руку. Он опять достал папку, открыл пишущую машинку и медленно напечатал новый меморандум — об отмене распоряжения Вебера не выдавать заключенным пищу. Вместо него он заготовил другой, свой собственный приказ — о выдаче на ужин усиленного пайка всему лагерю. Мелочи, а польза от них немалая.
В эсэсовской казарме настроение было подавленное. Обершарфюрер Каммлер мрачно размышлял, полагается ли ему пенсия и кто ему ее будет выплачивать. Его в свое время выперли из университета, и он так и не научился никакому мирному ремеслу. Бывший ученик мясника Флорштедт ломал себе голову, все ли из тех, кто побывал в его руках с 33-го по 35-й год, сейчас на том свете. Он молил Бога, чтобы это было именно так. О двадцати своих «пациентах» он знал это точно; он собственноручно прикончил их — кого кнутом, кого плетью, а кого и ножкой от стола. Но примерно в десяти других случаях у него не было твердой уверенности. Коммерческий служащий шарфюрер Больте не прочь был бы получить консультацию юриста — истек ли срок давности уголовного преследования за совершенные им растраты. Ниманну, специалисту по части «обезболивающих» уколов, его городской друг, гомосексуалист, пообещал достать фальшивые документы, но Ниманн не доверял ему и решил припасти для него последний укол. Эсэсовец Дуда принял решение пробиваться в Испанию, а затем в Аргентину, рассудив, что в такие времена везде нужны люди, способные на все. Бройер медленно убивал в своем бункере католического викария Веркмайстера. Он был намерен задушить его в несколько этапов, с паузами. Шарфюрер Зоммер, маленький человечек, находивший особое удовольствие в истязании людей высокого роста, которых он во что бы то ни стало стремился заставить кричать нечеловеческим голосом, был полон тоски, как отцветающая дева, оплакивающая золотые дни своей юности. С полдюжины эсэсовцев надеялись на то, что заключенные дадут им положительную характеристику; кто-то все еще верил в победу Германии, кто-то уже готов был перейти на сторону коммунистов, а кто-то был искренне убежден, что никогда и не был настоящим нацистом. Многие же просто вообще ни о чем не думали, потому что никто их этому никогда не учил. И почти все были уверены в том, что все, что они делали, они делали, выполняя приказ, и поэтому были свободны от какой-либо личной и человеческой вины.
— Уже больше часа, — произнес Бухер.
Он окинул взглядом пустые пулеметные вышки. Часовые ушли, не дождавшись смены, а смена так и не пришла. Такое случалось и прежде, но обычно лишь на короткое время и лишь в Малом лагере. На этот раз часовых не было видно нигде.
День словно промелькнул за три часа и в то же время показался им втрое длиннее. Все были совершенно обессилены; многие не могли даже говорить. Вначале они не обратили внимания на то, что вышки так и остались пустыми. Бухер заметил это первым. Приглядевшись, он обнаружил, что и в рабочем лагере охраны не было.
— Может, они уже ушли?
— Нет. Лебенталь слышал, что они еще здесь.
Они ждали. Часовые не появлялись. Поступила команда отправить дежурных в кухонный блок за ужином. Возвратившись, дежурные сообщили, что эсэсовцы еще здесь, но, судя по всему, уже сматывают удочки.
Началась раздача пищи. Изголодавшиеся скелеты сразу же затеяли драку. Они осыпали друг друга вялыми, лишенными силы ударами, пока их не оттеснили от бачков.
— Всем хватит! — кричал 509-й. — Еды сегодня много! Больше, чем положено! Гораздо больше! Каждый получит свою долю!
Постепенно все успокоились. Самые сильные заключенные взяли бачки с пищей в кольцо, и 509-й приступил к раздаче. Бергер все еще отсиживался в лазарете.
— Вы только посмотрите! Даже картошка! — удивился Агасфер. — И жилы. Чудеса!
Баланды было выдано вдвое больше, и выглядела она значительно гуще, чем обычно. Кроме того, каждый получил двойную порцию хлеба. И хотя это все равно было слишком мало — для Малого лагеря это было чем-то непостижимым.
— Старик сам присутствовал при раздаче, — сообщил Бухер. — Сколько я здесь сижу — такого еще не видел.
— Это он себе напоследок репутацию зарабатывает.
Лебенталь кивнул.
— Они считают нас дурнее, чем мы есть.
— Пусть бы хоть так! — 509-й поставил рядом с собой свою пустую миску. — Но они же вообще не утруждали себя мыслями о нас! Они считают, что мы такие, какими им хочется нас видеть, и точка. У них так во всем. Они все знают лучше других. Поэтому и проиграли войну. Они ведь сами все знают лучше других о России, Англии и Америке.
Лебенталь звучно рыгнул.
— Какой удивительный звук… — произнес он с благоговейным восторгом. — Боже мой, когда же я последний раз рыгал?..
Взволнованные и уставшие, они что-то говорили друг другу, уже почти не слыша самих себя. Они лежали на незримом острове. Вокруг умирали «мусульмане». Они умирали, несмотря на то, что баланда сегодня была гуще, чем обычно. Они медленно шевелили своими паучьими конечностями, что-то время от времени хрипели или шипели и наконец проваливались в сон, постепенно переходящий в смерть.
Бухер медленными шагами, стараясь держаться как можно прямее, направился через плац к двойному забору из колючей проволоки, который отделял женские бараки от Малого лагеря.
— Рут… — произнес он, прислонившись к проволоке.
Она стояла по ту сторону забора. Закат подрумянил ее лицо, и оно сразу посвежело, преобразилось, как будто Рут уже давно перешла на нормальное питание.
— Вот мы стоим себе… — сказал Бухер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124