Я взял ее под руку, и она прильнула ко мне
ближе. Мы свернули на более узкую тропинку, по которой пришлось идти по
одному и она прошла впереди, а я следовал за ней и любовался ее фигурой,
освещенной слабым отблеском долетавшего сюда света. Наконец, мы подошли к
небольшой застекленной беседке. Она открыла своим ключом дверь и пропустила
меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали
света. В беседке было темно как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и
чуть не упал, потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь
присмотреться, но тщетно. Было совершенно темно. Где-то рядом я услышал
дыхание Салины. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий матовый свет
немного осветил беседку. Роскошное убранство этого уголка ошеломило меня. Я
сидел на широкой бархатной тахте, покрытой чудесным персидским ковром.
Рядом стоял маленький круглый столик с цветами в хрустальной вазе,
отделанной золотом. У столика два пуфа, на одном из них сидела Салина.
Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого были расставлены в
красивом беспорядке флаконы духов. Почти посредине комнаты высился
великолепный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт ковром во
всю комнату. Окна завешаны синим бархатом, а потолок задрапирован алым
шелком. Я не упомянул еще низенький шкафчик с книгами, но он мне не
бросился в глаза, я заметил его позднее. Салина была довольна впечатлением,
которое произвел на меня этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на
меня, ожидая, когда я заговорю сам.
- Что это? - спросил я.
- Это мое убежище. Нравится?
- Здесь чудесно, особенно, когда вы здесь.
- Без меня не может быть и этой беседки. Когда я буду уезжать отсюда,
я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко
всякому, кто мог бы получить в ней то же самое. Я очень привязалась к
вещам, некоторые из них я люблю как живые. Это называется фетишизмом, но
меня не пугает это слово. Пусть называется как угодно, но мне так нравится.
А у вас есть любимые вещи?
- Нет, впрочем, есть, - и я вспомнил карты и туз червей.
- Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало.
Мне не хотелось говорить ей про карты, и, чтобы замять разговор, я
переменил тему.
- Какие у вас чудесные волосы. Они придают вашему лицу невыразимое
очарование.
Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбнувшись, ответила:
- Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж слишком много желающих
на земле иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон?
- Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание?
- Ничем. Вы интересный мужчина. Вы мне нравитесь. Она поднялась с пуфа
и подошла к трюмо. Отыскав ножницы, она быстро отрезала длинный локон у
виска.
- Нате! - она бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебряные змейки,
рассыпались передо мной. Я бережно подобрал их и положил в портсигар. А она
причесалась, протерла лицо и руки духами и села на свое место.
- Почему вы такой робкий и молчаливый?
- Я не молчаливый. Я просто поражен вами и всем этим и никак не могу
придти в себя.
- Хотите, я покажу вам журналы, в которых помещены мои портреты? - Она
подошла к шкафчику с книгами и вытащила оттуда целую кипу, - вот я во
Франции на конкурсе красоты - Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании...
А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально
привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву.
- Получилось?
- Еще бы. Королевой была я, а она только присутствовала при мне.
Салина выбрала из кучи один красочный журнал и показала его мне. На обложке
фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее
просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками,
в черных волосах пламенем горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорези
черной бархатной маски просвечивали искорками зрачки глаз.
- Узнаете, кто это?
- Наверное, вы.
- Это я так была одета в прошлое рождество на празднике в Майами, там
было много почтенных дам, они шарахались от меня, как от чумы, - со смехом
сказала она, любуясь своей фотографией, - Но все остальные были потрясены
экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них
смешно было смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении
слизывал пот с моего плеча во время танца. Я очень люблю, когда на меня
смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как возбужденные моим голым телом,
они всем телом начинают трепетать от плотского возбуждения. Они шарят по
мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым
сокровенным местам, будто взгляды этих мужчин проникают в меня, как плоть в
плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в такие минуты еще больше
раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем.
Салина закрыла глаза и запрокинула голову, исступленно шепча:
- Как жаль, что люди ограничили себя пресловутой моралью, сковали себя
навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной
назвали пороком. Ах, люди, люди, - вырвалось у нее. Она встала с дивана и
подошла к окну. Воцарилась неловкая тишина. Я не знал, что ответить ей на
этот довод и водопад страсти и, чувствуя себя виноватым, уткнулся в
журналы.
- Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она, - Там было
скучно, а здесь еще скучнее. Боже! Как надоела эта скука! Как опротивел мир
со всеми его мелкими, до смешного ничтожными людьми, с его никому не нужной
целомудренностью и лживой нравственностью, а в душе у нее зловонный букет
такого порока и разврата, что кажется, она сплошная багровая дыра, в
которую чуть ли не каждый раз вниз головой бросаются мужчины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38