В тот день я за все золото Калифорнии не отдал бы мой новый дом в лесу, под густой сенью которого скрывалось более привлекательное для меня сокровище. Я мечтал не о поездке к далеким берегам Тихого океана, а о возвращении на берег Илистой речки, и вынужденная задержка, мешавшая исполнению моего желания, крайне меня раздражала. Ни радушное гостеприимство полковника Киппа, которого мечты о золоте сделали особенно любезным, ни улыбки сюсюкающей Альвины, ни более откровенное кокетство Каролины, очарованной моими золотыми пуговицами, не могли рассеять мое дурное настроение. Я появлялся в гостинице только к столу, а остальное время бродил по лесу, стараясь найти успокоение своим пылким чувствам. Но куда бы я ни шел, я всякий раз незаметно для себя оказывался на дороге, ведущей к Илистой речке. Я прислушивался к звукам леса - к пению птиц, жужжанию пчел, которые ассоциировались в моей памяти с мелодичным голосом Лилиен. Мне доставляло неизъяснимое блаженство смотреть на лесные цветы, особенно на пунцовые бегонии, ставшие для меня символом моей любви. Ту, которая была для меня дороже всех, я бережно хранил, поставив в стакан с водой на туалетном столике. Увы, именно эта заботливость и погубила цветок. Вернувшись однажды из леса, я нашел его на полу, растоптанным чьим-то злобным каблуком. Не был ли это твой каблук, Каролина Кипп? Вместо бегонии на столе стоял букет величиной с капустный кочан, из каких-то ужасных желтых цветов. Это было, очевидно, сделано, чтобы досадить мне, а может быть, чтобы доставить мне удовольствие. Во всяком случае, я решил отомстить. Поврежденная бегония пахла еще нежнее, чем раньше. Хотя исправить прелестный колокольчик ее цветка было невозможно, я все-таки целый день носил его в петлице, и это, кажется, мучило Каролину. За те два дня, что я не видел Лилиен Холт, моя любовь к ней превратилась в страсть, которую разлука только увеличивала. Добавьте к этому то окружение, в котором я нашел Лилиен, как жемчужину в дешевом футляре, добавьте романтичность нашей первой встречи и исключительные обстоятельства второго, последнего свидания. Вот почему я был весь во власти волшебных чар, которым, вероятно, суждено было определить всю мою дальнейшую жизнь. Поэтому на утро третьего дня, когда я вскочил на лошадь и направился к участку Холта, я не думал о выселении скваттера. В моих мечтах не было места для грубой действительности. Я не строил планов о том, как вступлю во владение участком, как буду хозяйничать там и какие введу улучшения. Земля была куплена и оплачена, но как охотно готов я был предложить скваттеру остаться по-прежнему в хижине и владеть спорным участком пополам со мной! Для этого нужно было только одно условие: пусть я буду его гостем - постоянным или временным, лишь бы иметь возможность наслаждаться присутствием его очаровательной дочери и открыть ей свои чувства. Вот о чем я думал по дороге к Илистой речке. Я ехал, собственно говоря, для того, чтобы вступить во владение и выселить прежнего хозяина. Но не этого жаждало мое сердце. Его влекло совсем другое чувство - его влекла любовь.
Глава XXIX
КРАСНОКОЖАЯ ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА
Ни единого звука не раздавалось в лесу, и ничто не нарушало мои мечты в этот теплый день золотой осени; небо было ясно, дул чуть заметный, напоенный ароматом ветерок. Деревья словно отдыхали, неподвижно вытянув свои раскидистые ветви. Даже листья осин не дрожали. Только временами слышался шорох крыльев в густой листве или с шуршанием проносилась белка, прыгая с сучка на сучок. Но эти звуки хорошо гармонировали со всей картиной.
Я наполовину пробудился от своих мечтаний, когда выехал из леса на яркий свет поляны, но окончательно пришел в себя, только заметив там женщину; я сразу узнал индианку, которую уже видел здесь. Она сидела или, вернее, полулежала, прислонившись к бревну с ободранной корой, положив руку на торчавший сук и небрежно закинув ногу на ногу. Рядом с ней стояла ивовая корзинка с безделушками индейской работы.
Хотя я подъехал почти вплотную, она как будто не заметила моего присутствия, не пошевельнулась, даже не подняла глаз, упорно устремленных в землю. Она сидела так неподвижно, что ее можно было принять за бронзовую статую благороднейших пропорций. Поза ее была полна грации. Красивая рука, закинутая за сук, и крупное тело, отчетливо выделявшиеся на фоне белого ствола, могли бы послужить моделью для скульптора. Но даже неискушенный в искусстве взор не мог не остановиться на этой картине с восхищением.
Не знаю почему, я невольно придержал лошадь, хотя индианка ни словом, ни жестом не пригласила меня остановиться. Наоборот, я заметил, что мой поступок был ей неприятен. Девушка не изменила позы и не подняла глаз, но брови ее сдвинулись. После такого приема мне, конечно, следовало уехать и я сделал бы это, если бы не чувствовал себя неловко. Остановившись так близко от девушки и позволив себе ее разглядывать, я, несомненно, проявил невоспитанность и отлично это сознавал. Правда, это была индианка, но не совсем обычная скво. В ней было много благородных черт, которым позавидовала бы не одна белая девушка. К тому же я знал, что она жертва любви столь же страстной, сколь и безнадежной, и это облагораживало ее в моих глазах.
В то время мне не приходилось опасаться, что моя любовь останется неразделенной, поэтому я был полон сочувствия к чужому страданию. Именно эта смутная жалость и заставила меня остановиться, чтобы попробовать утешить девушку. Однако ее неприветливость поставила меня в затруднительное положение. Что было делать? Промолчать и отъехать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98