С безрассудностью человека, привыкшего к приключениям и всегда рассчитывающего только на себя, он вскоре оказался окружен людьми, не привыкшими к представлениям. Они щедро платили за выпивку, и вскоре он чокался с ними и слушал их излияния. И не мог не заметить, как часто повторялся тост, который с тех пор принес Франции несчастья и унижения:
– Vive l’Empereur (Да здравствует император, фр. – Прим. перев.)!
По крайней мере десять раз провозглашался этот тост, и каждый раз он звучал зловеще для слуха республиканца. Единодушие, с которым он подхватывался, делало этот тост еще более зловещим. Мейнард знал, что президент Франции нацелился на императорский трон; но до этого часа не верил в такую возможность.
Однако теперь, выпивая с посетителями кафе де Миль Колон, он понял, что это не только возможно, но и очень близко и вскоре Луи Наполеон накинет на плечи либо императрскую мантию, либо саван.
Эта мысль поразила его. Даже в таком обществе он не мог скрыть своей досады. И он выразил ее в словах, которые предназначались для слуха человека, который показался Мейнарду самым умеренным из всех окружающих этузиастов.
– Pauvre France (Бедная Франция, фр. – Прим. перев.)! – была эта мысль.
– Pauvre France! – повторил маленький, но очень злой лейтенант зуав, услышав эти слова и поворачиваясь к человеку, который произнес эти слова.
– Pauvre France! Pourquoi, moncieur (Бедная Франция! Почему, мсье? Фр. – Прим. перев.)?
– Мне жаль Францию, – ответил Мейнард, – если вы собираетесь превратить ее в империю.
– А вам какое дело? – гневно спросил лейтенант зуавов; борода и усы, закрывавшие рот, заставляли его говорить со свистом. – Какое вам до это дело, мсье?
– Не так быстро, Вирок! – предупредил офицер, к которому первоначально обращался Мейнард. – Этот джентльмен, как и мы, солдат. Но он американец и, конечно, верит в республику. У всех у нас свои политические пристрастия. Но это не причина, почему бы нам не оставаться друзьями. Ведь мы все здесь друзья!
Вирок, осмотревший Мейнарда с ног до головы – капитан не дрогнул под этим взглядом, – по-видимому, удовлетворился объяснением. Во вском случае он успокоил свой оскорбленный патриотизм, повернувшись к товарищам, высоко подняв стакан и снова провозгласив:
– Vive l’Empereur!
Именно воспоминание об этой встрече заставило Мейнарда, когда он прогуливался по бульвару, подумать, что что-то зловещее повисло в атмосфере Парижа.
Идя в сторону бульвара Бастилии, он все больше убеждался в этом. Здесь стали попадаться гуляющие другого облика: он вышел из района добродушных буржуа, и тут кожаную обувь и подслащенную воду сменили грубые башмаки и крепкие напитки. В толпе появились блузы; с обеих сторон потянулись ряды солдат. Солдаты пили, и, что показалось особенно странным Мейнарду, с ними пили и офицеры.
Несмотря на весь свой республиканский опыт, несмотря на мексиканскую кампанию, в которой близкая смерть на поле битвы приводила к ослаблению дисциплины, предводитель революционеров не мог не удивляться. Еще больше он удивился тому, как покорно французы на улицах, даже одетые в блузы, сносили насмешки и оскорбления солдат. Рабочие все были крепкие здоровые парни, солдаты, как на подбор, худосочные и маленькие негодяи. Вопреки своим широким брюкам и раскачивающейся походке, они скорее напоминали не людей, а обезьян.
При виде этой сцены Мейнард с отвращением повернул назад к Монмартру.
Возвращаясь, он думал:
– Если французы позволяют, чтобы их оскорбляли такие bavards (Болтуны, фр. – Прим. перев.), это не мое дело. Они не заслуживают быть свободными.
Это рассужение пришло ему в голову на Итальянском бульваре. Мейнард заметил, что вид гуляющих изменился.
По мостовой шли войска; на углах стояли посты. Все кафе заполнились солдатами, которые требовали выпивки и не думали платить за нее. Хозяев, которые им отказывали, били или угрожали им саблей.
Солдаты приставали и к гуляющим. Расталкивая прохожих, маршировали полупьяные взводы; шли они быстро, словно по какому-то важному неотложному делу.
Видя это, многие свернули на боковые улицы, чтобы вернуться домой. Другие, считая, что солдаты всего лишь расслабляются после президентского смотра, попытались отнестись к этому добродушно. Полагая, что все это скоро кончится, они оставались на бульварах.
Среди них был и Мейнард.
Уступая дорогу отряду зуавов, он поднялся на ступени дома у начала Ру де Вивьен. Взглядом опытного солдата разглядывал он проходимцев в мундирах; они казались арабами, но он знал, что это отбросы парижских улиц, переодетые для маскировки в тюрбаны последователей Магомета. Он не думал, что такие солдаты после стольких лет могут появиться в стране, гордящейся своим рыцарством.
Он видел, что они уже пьяны, идут вслед за командирами пошатываясь, без строя, и почти не обращают внимания на приказы. По двое и по трое выходят из рядов, заходя в кафе; пристают к горожанам, которые испуганно смотрят на них.
У входа, где остановился Мейнард, пыталась найти убежище молодая девушка. Она была красива и элегантно, хотя и скромно одета. Возможно, «гризетка» или «кокотка». Мейнарду было все равно, он на нее не смотрел.
Но на нее обратил внимание один из проходящих мимо зуавов; выйдя из строя, он поднялся по ступенькам, намереваясь поцеловать девушку.
Девушка умоляюще взглянула на Мейнарда, который, ни мгновения не колеблясь, схватил зуава за воротник и пинком послал вниз по ступенькам.
Послышался крик «На помощь!» Солдаты остановились, словно в удивлении от внезапного нападения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110