- Я хочу, чтобы вы оставили мою дочь в покое, - медленно
проговорил он, очевидно, чтобы до меня как можно лучше дошло. =
До недавнего времени я закрывал глаза на ваши встречи,
безропотно принимая эти ваши жалкие билетики... Извините, я
горячусь, но... накипело! Да, я терпел, но всякому терпению
есть предел, и когда вы диким образом похитили мою дочь и
завезли ее в лес...
- А как вы узнали, что мы в лесу? - перебил я его, также
теряя терпение.
- Ну не поведете же вы Оленьку к себе домой! - почти
развеселился оскорбленный папаша. -Ваши друзья, очевидно, уже
солидные люди, им не до вас, поэтому я стал перво-наперво
проверять по олиным подругам...
- В милицию заявляли?
- Пока нет, - ответил он, напирая на "пока".
- Вы хотите, чтобы Ольга вернулась домой, - резюмировал я.
- Да, - коротко кивнул он.
- А вы уверены, что она меня послушает?
- Вас она послушает.
Я на минуту задумался... Для начала я решил сообразить, что
же меня так раздражает в ольгином отце, и, покопавшись в своих
мозговых извилинах и нервных узлах, пришел к выводу, что
раздражает меня в нем несовместимость формы и содержания его
речей: по форме они, вроде, интеллигентские, а по содержанию =
вполне мещанские. Но не это меня, главным образом, занимало, а
то, что в его словах просматривалось зерно истины... Правда,
зерно это я видел совсем под другим углом, под углом своей
призванности. "Я призван нести добро и счастье в мир, - так
размышлял я, - но это неизбежно вызовет противодействие,
вольное или невольное, со стороны людей, ведь многие еще не
готовы стать по-настоящему счастливыми, потому что
довольствуются всевозможными суррогатами счастья: деньгами,
почестями, славой, властью... Итак, неминуемо противодействие,
неприятие, сопротивление, возможно даже, гонения, но я готов
взойти на Голгофу, потому что знаю, на что и зачем иду. Но как
быть с Олей-Аней? Я готов принести свою жизнь в жертву
счастливому будущему, но будет ли оправдана подобная жертва с
ее стороны? К тому же она по сути своей простая земная женщина
со всеми присущими ей слабостями, и имею ли я право, моральное
право, подвергать ее жесточайшим испытаниям, которые ждут меня
самого?"
- Хорошо, я поговорю с ней, - твердо сказал я.
- Вот и славненько! - откровенно обрадовался Владимир
Константинович.
Я вернулся в дом, а он остался дожидаться на дворе,
сосредоточенно ковыряя рантом лыжного ботинка льдистую корку на
сугробе возле крыльца. В комнате было тихо, только ходики сухо
разбивали время на секунды и еле слышно гудело пламя в печи.
Аня-Оля и Альбинка неподвижно сидели на сундуке, как в зале
ожидания, в одинаковых позах - заложив руки между колен.
- Ну что? - спросила Аня-Оля с кислым любопытством.
- Тебе нужно вернуться домой, - сказал я, стараясь не
отводить в сторону взгляд.
- Ты хочешь этого? - еще больше посерьезнела она, вставая и
подходя ко мне вплотную.
- Да, - ответил я сдавленным голосом. - Так будет лучше.
Для тебя же.
Она молча покраснела, а потом вдруг резко побелела и
процедила сквозь зубы:
- Ненавижу тебя, ничтожество!
Схватив в охапку лыжи, она выбежала из дома, и мы с
Альбиной остались одни. Вдвоем нам сразу стало как-то одиноко и
неуютно.
- Что же нам теперь делать? - спросила Альбина вслух, но
как бы про себя.
- Для начала позавтракаем, - ответил я, не глядя на нее.
Обрадовавшись подсказанному занятию, Альбина шустро
заварила чай и выставила на стол хрустальную вазочку с горкой
карамелевых конфет вперемешку с сушками.
- Как действительно пошел сдаваться?
- Кто его знает, - она опустила в чай половинку сушки, - он
ведь дурной: то ножиком пописать грозится, а то на краденые
иконы молится... А ты поживешь еще у меня? - она посмотрела на
меня поверх кружки, немного кося.
- Мне нужно уехать из этих мест, - сказал я, чтобы только
она отстала.
- Правда?
Я немного поразмыслил и решил, что мне на самом деле стоит
уехать куда-нибудь подальше, чтобы немного прийти в себя,
спокойно обдумать все происшедшее и наметить план дальнейших
действий - пора ведь и к настоящему делу приступать!
- У тебя не найдется взаймы полсотни? - спросил я
помрачневшую Альбинку.
- Только сторублевки... Но ты бери, мне не жалко, - она
достала откуда-то из-под матраса три радужно-дерьмового цвета
бумажки.
- Мне одной хватит. Спасибо. При первой же возможности
верну.
Я обнял на прощание Альбинку и, встав на проложенную ночью
лыжню, отправился обратно в город. В лесу было пасмурно и сыро,
и, должно быть от этого, в голове стоял туман. Первый день
"новейшей эры" явно не выдался... На полпути к Углову я вдруг
со всей для себя очевидностью почувствовал, что я в лесу не
один, что где-то рядом согревает продрогшие сквозь кору деревья
своими теплыми биотоками еще одно человеческое существо.
Оглянувшись, я увидел мелькающую меж рыжих сосновых стволов
голубую альбинину куртку. Она быстро подъехала и молча
остановилась, тяжело опираясь на лыжные палки. Я развернулся, и
мы еще с минуту постояли в тишине, обмениваясь взглядами, наши
лыжи - нос к носу. Наконец, я ей грустно улыбнулся уголками
глаз, а она тихонько вздохнула в ответ, как бы соглашаясь
остаться друзьями.
- Ты забыл, - протянула она мне перчатки, как будто только
за этим и гналась за мной по мрачно-жутковатому лесу.
- Спасибо, Аля, - я потянулся за своими перчатками и,
совсем забыв про лыжи на ногах, потерял равновесие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53