Мне даже выдали форму и автомат. Форма, правда,
оказалась великовата: штаны гармошкой нависали над сапогами,
рукава пришлось заворачивать, а каска наползала на глаза. С
автоматом меня также постигло разочарование. Выяснилось, что
всем охранникам выдают холостые патроны, потому что стрелять в
малолеток категорически запрещено, даже при попытке к бегству.
Настал тот день, когда я поднялся на вышку. Впервые я
увидел Интернат с высоты птичьего полета, и сверху он мне уже
не казался таким огромным и беспредельным: весь он был передо
мной как на ладони. Днем я забавлялся тем, что высматривал в
бинокль знакомых девчонок, а по ночам - шарил прожектором по
окнам. Только в свое окно я избегал светить даже мимоходом: мне
отчего-то неприятно было высвечивать безлюдную пустоту своей
комнаты.
Накануне посвящения выдался теплый безоблачный день. Я в
последний раз дежурил на вышке. Мой наставник дремал в тени
широкого прожекторного рефлектора, поручив мне "бдеть в оба".
Бдеть было не за чем и не за кем: нарушителей днем, как обычно,
не предвиделось, а девушки, спасаясь от злого полуденного
солнца, высовывали из бассейна только головы, оставляя под
водой более интересные части тела.
Меня одолевала скука, и я стал думать о предстоящем
посвящении в вечные. Мне пришла в голову необычная мысль: став
бессмертным, я не смогу вполне распоряжаться собой, потому что
у меня не будет возможности лишить себя жизни. Сегодня, теперь
и сейчас - последний день, когда у меня есть выбор между
жизнью и смертью. Мысль о лишении себя жизни на пороге вечности
необычайно взволновала и возбудила меня. Мне словно предлагали
на выбор: в одном варианте - взойти на Олимп, поправ мирские
ценности, вспыхнуть яркой звездой и ослепить своим светом самих
богов, и в другом - вечно идти по проторенной дороге, по
наезженной колее, дыша в затылок тем, кто всегда будет впереди
тебя. Впервые перспектива вечной жизни показалась мне не такой
заманчивой, более того, она угнетала меня своей безысходностью.
Мне пришла в голову сумасшедшая мысль: спрыгнуть с вышки.
Но это обязательно нужно было сделать, добравшись до ее
вершины. "Это-очень-важно, - стучал в моих висках настойчивый
голос, - это-очень-важно-это-очень..." Не долго думая, я
забросил автомат за спину и полез по скрещенным металлическим
реям наверх. С обзорной площадки вершина казалась совсем рядом,
но на самом деле до нее было не меньше десяти метров: именно
эта вышка, в отличие от других, была высокой, потому что на ней
стояла радиоантенна. Подниматься вверх по крестовинам было
неудобно, но у меня не было ощущения, что я совершаю глупый
поступок. Напротив, сердце мое трепетало от осознания того, что
я делаю нечто экстраординарное, на что не способны остальные
люди.
Через семь минут я достиг вершины и очутился на крошечном,
полметра в диаметре, пятачке, из которого стрелой уходил в
синее небо красно-белый шпиль. Здесь, на высоте, дул прохладный
ветерок, и, казалось, он вот-вот подхватит меня и унесет в
неведомые дали. Передо мной расстилались пологие зеленые холмы,
на которых можно было различить миниатюрные кудрявые деревца и
шоколадные фигурки лошадей. А дальше... Неожиданно для себя я
увидел на горизонте, за последним холмом, зубчатые силуэты
небоскребов. Это был Каальтенград, тот самый город, который с
детства мне казался бесконечно далеким и волшебно-сказочным и в
котором я давно мечтал побывать... Да, я никогда не был в
Каальтенграде и даже не видел его издали! И я никогда не был в
сотне других замечательных городов, не говоря уже о заморских
странах. Черт побери, я нигде не был и ничего не видел! Эта
мысль моментально протрезвила мой ум и вселила в меня жажду
жизни. Я быстро спустился обратно на площадку, радуясь удачному
окончанию своей авантюры. Мой наставник так и не проснулся -
он сладко спал с открытым ртом, чуть похрапывая. До сих пор мне
часто снится сон: на фоне пронзительно-синего неба я лезу вверх
по бесконечной вышке, чтобы увидеть с ее недосягаемой для
непосвященных вершины нечто волнующе-важное и дающее
сокровенное знание, а снизу раздается сопение и храп охранника.
Когда храп становится совсем громким, я просыпаюсь и с досадой
вижу, что храплю я сам...
Но вернусь к событиям тех дней. На посвящение в вечную
жизнь собрались все, кто получил аттестат, одиннадцать человек.
Не было только Игора. Его родители прислали накануне письмо, в
котором писали, что он сильно простужен, и просили для него
разрешения пройти обряд посвящения не в интернатском храме, а в
местном. Директор дал такое разрешение. Об Игоре, кстати, я
теперь вспоминал все меньше и меньше, а если и вспоминал, то
без любви, как о человеке, оставившем друга.
Процедура посвящения держалась в тайне, и никто из нас не
знал, что нам предстоит. По одному нас заводили в специальную
комнату за алтарем, а тех, кто приобщился к вечным, выводили
через другую дверь, и не было никакой возможности расспросить
их о том, что произошло. В какой-то момент одна девочка стала
испуганно нашептывать остальным, что случайно подсмотрела, как
первого посвященного вынесли из ритуальной комнаты на носилках,
но в это никто не поверил...
Я был пятым. Меня завели в заветную комнату. Посередине
нее была установлена высокая деревянная виселица, упиравшаяся в
потолок. Под ней стоял табурет, по бокам - два священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55