Вот так. Вот так я оказался "ее горем". Цирк, да и только!

7. Над кукушкиным гнездом (сержантский апокриф)
Погоди, Мастер, отдохни, дай мне сказать, я ведь тоже не
тварь какая бессловесная. А если сейчас не расскажу, как все
было, так никогда и не узнаешь.
Как только за тобой и той стильной дамочкой захлопнулась
дверца, я по-свойски завалился в твой кабинет и закинул ноги на
стол. Да, насточертело мне в сержантиках слонятся. Я постарше
тебя годами буду, а ты меня как пацана гоняешь, пользуешься
тем, что я в органах без году неделя. Сам еще то мудило, харить
девку в камере, знаешь, что все с рук слетит: сильно тебя
начальство любит за выправку, ну и... еще кой за что, сам
знаешь, специалист по спецзаданиям ты наш.
О, а сумочка ее так и валяется. Что там у нее, наверное
гандоны, по морде видно, что отпетая подзаборщица: щеки впалые,
синяки под глазами и пасть от уха до уха. И чего ты, Мастер, на
нее запал так? Тоже, нашел королеву красоты... одиночной
камеры. Банка с кремом какая-то... Пахнет из нее странно, пасту
гоя напоминает. У меня бабушка по материнской линии еврейка (а
ты и не знал, не докопался, ебламбеюшка), она все пока жива
была сокрушалась, что в семье одни гои, я у нее узнал, что это
не евреи то бишь, а вот почему пастой гои начищают бляхи и
вообще всякую медь, узнать не успел, померла бабка. А что бы
мне не начистить все, как на параде буду. Пойду возьму щеточку.
Эка блестит, правда запах странный у пасты, а может я
подзабывать стал, старею. Эх, как блестит, пуговицы, как из
военторга, а может по ботинкам пройтись, ни фига у нее не
убудет, пускай своего любовничка спрашивает, может, он попер.
Да и рожу заодно намажу, чтоб прыщами не шла. Халява на все
годлява! Что у нас там еще в сумочке имеется? Зажигалка
фирменная, однако, надо тоже на дармовщинку попользоваться,
свой газ поэкономить.
И вот взял я сигаретку, чиркнул зажигалочкой, и... Помню
только вспышка сильная была, потом темень кромешная, и сразу
озарение, будто заново родился, так легко стало, как никогда
еще не было! Ноги мои плавно оторвались от пола, и, размахивая
для балансировки руками, я плавно полетел в направлении
сквознячка к окну. И такая уверенность в себе появилась, что
даже не страшно из окна выпорхнуть было, но я струсил по старой
памяти и пытался зацепиться за стол, вот и уволок сей
интересный документик. Держи, Мастер, протоколы не горят!
Нет, мужик, не ведомо тебе, каково это - чувствовать себя
легче воздуха, - и главное, понимать, что ничего тебя уже не
связывает с землей и ее унизительным притяжением, ведь сколько
сил человек тратит только на то, чтобы при каждом шаге отрывать
башмак от асфальта! И никто из прежнего начальства мне не указ
больше, в небе свой закон: держи нос рулем и чеши по ветру.
Вот я и стал гордой вольной птицей. И ни забот тебе, ни
труда, ни службы. Покружил над городом, снизился широкими
кругами, подлетел к памятнику Пушкина и, гогоча, прокричал
копающимся в урне бомжам:
- Эге-гей, я птица Гамаюн, летная милиция, берегись меня,
брат девятого сына!!!
Бомжи не удивились, а лишь по-доброму махнули рукой,
сказали:
- Лети с богом, раз уж призваний у тебя такой! - и
пошли, неоновым солнцем палимы.
Я попытался повторить подвиг Икара и полетел ввысь, но
дало знать старое расстяжение левой руки, да и дыхалка не та...
Присел на крышу Ярославского вокзала, чтоб дух перевести, и тут
вдруг забоялся - в воздухе по кайфу было, как в родной стихии,
а стоило опору под задом почувствовать, как старый рефлекс
сработал: высоко и страшно! И мыслишка подлая под черепушкой
заерзала: "А вдруг больше не сработает, убьюсь нахер-шумахер,
- подумал я и стал орать сверху, - Сымите меня отседова, я
отдам крем!!!"
Учитывая, что меня не было слышно, я орал все, что придет
в голову, все, что видел по телеку, все, что вычитал в школе из
книг, все, что думал о правительстве из газет. Даже стих
сочинил: "Я на крышу вокзала залетел спозаранку, роди меня
взад, милая мамку!" Про спозаранку я наврал, конечно, оттого и
не помогло, видать...
Посреди ночи с крыши Ленинградского вокзала ко мне
перепорхнула, часто трепыхая ручками-крылышками, как летучая
мышь, серая тень.
- О, царица Тамара, - обрадовался я, различив в темноте
бледное красивое и сторогое лицо, - давненько, давненько, как
жисть молодая дефис половая?
Видение не ответило, только головкой надменно дернуло,
мол, не знакомы вовсе, и, гулко ухнув, сигануло с бордюра и
скрылось в фонарной дымке вокзала. "Эх, мать моя Терешкова! -
ринулся я за ней, гадая, - убюсь - не убьюсь..." И не
убился-таки. Красавицу летуче-мышатую не догнал, правда, ну
ладноть, меня теперь и женщины, по большому счету, не
интересуют - атавизм это, секс там всякий, недостойное вольной
птицы занятие. Полечу-ка я, лучше, на Чистые пруды и тебе,
Мастер, с высоты птичьего полета на фуражку какну. Испугался?
Ладно, шучу, я гадить теперь не умею, да и неинтересно это мне.
Скучно. Меня небеса ждут. Ладно уж, прощай теперь, больше меня
не услышишь.

8. Копыто бледного коня
На Чистых прудах Анна постояла в задумчивости у воды,
сосредоточенно наблюдая за зыбким отражением фонарного света в
черном зеркале ночного водоема, а затем решительно дернула меня
за рукав: "Пошли". Я двинулся за ней: "Куда мы идем?" Она не
ответила. Минут через десять быстрой ходьбы мы зашли в узкий
переулок, и Анна остановилась напротив небольшого одноэтажного
домика, типа городской усадьбы конца прошлого века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25