— отчеканил я.
Доктор растерялся:
— Кем вы были, не знаю. Мне не докладывали. И не давали приказа сделать вашу собственную эгограмму.
Я посмотрел на Ингу.
— Иными словами, — сказала она, — твоя изначальная личность не должна появиться больше на свет. Видимо, по документам ты пал жертвой преступления.
— Я ничем не могу вам помочь, Гудвин. — Кунявский вытер лицо носовым платком.
Тон, каким были сказаны эти слова, мне не понравился. Я вновь вытащил из кармана пистолет, приставил к груди доктора.
— Либо вы найдете возможность помочь, либо останетесь здесь. В качестве жертвы преступления… Я уже говорил, мне терять нечего!
Кунявский быстро-быстро заморгал, лицо его скривилось. Будто у ребенка отняли конфетку…
— Я могу, — сказал он, заикаясь, — снять с вас наведенную эгограмму. Но стопроцентной гарантии нет. Такие операции в половине случаев кончаются шизофренией.
Я понял, чем рискую. Но другого выхода не было. К тому же все последние дни мне чертовски везло!.. А Кунявский вполне мог соврать.
— Я согласен.
Инга посмотрела на меня с испугом. Я подмигнул ей со всем спокойствием, которое только мог изобразить.
— Валяйте, доктор!
Кунявский спрятал платок, пересел к одному из гейтсов. Я встал у него за спиной.
Похоже, всю работу производил компьютер. Во всяком случае, доктор лишь запустил программу и набрал затребованный пароль.
Появился стандартный интерфейс — заставка с записью «Лаборатория экспериментальной эгографии»и строка выпадающих менюшек.
Кунявский щелкнул на меню «Работа с эгограммами». Открылся список, стремительно побежали строчки. Все названия я прочесть не успевал, но кое за какие глаз зацепился. «Атлант», «Наведенная амнезия», «Нарцисс», «Повышение потенции», «Синдром суицида», «Снятие необоснованных страхов», «Снятие ранее наложенной эгограммы»:.. Мелькание прекратилось. Доктор щелкнул по найденной строчке. Открылось меню «Параметры». Кунявский ввел в окно «Глубина проникновения» значение — 100%.
— Возьми пистолет, — сказал я Инге, — и если со мной что-нибудь случится, отправишь доктора к праотцам, не выслушивая объяснений.
Кунявский вздрогнул, быстро поменял «Глубину» на 65%, а потом, подумав, снизил до 62%. Нажал кнопку «ОК». На экране возникло стандартное табло «Программа к работе готова — Начать процесс — Отмена».
Доктор встал, отодвинул ширму.
Перед нашими глазами предстало скрывающееся за ширмой кресло. Спинка его составляла с полом угол градусов в тридцать.
— Проходите сюда, Гудвин. Садитесь!
Я отдал Инге пистолет.
— Гляди в оба, девочка!
Она слабо улыбнулась:
— Не промахнусь, конь в малине!
Кресло отдаленно напоминало своих собратьев, установленных в стоматологических кабинетах, но было гораздо массивнее и оборудовано ложементами и мощными пристяжными ремнями, состоящими из похожих на гусеничные траки металлических секций.
Я решительно сел, и Кунявский тут же начал пристегивать к ложементам мои руки и ноги.
— Зачем это?
— Чтобы вы не нанесли себе ран. Некоторые пациенты во время сеанса очень беспокойны.
Через пару минут ремни опоясали меня в шести местах: локти, кисти рук, грудь, таз, колени и лодыжки. Наконец Кунявский наложил на мой лоб пластиковый обруч, украшенный круглыми блямбами из серебристого металла, и шагнул к компьютеру:
— Расслабьтесь, Гудвин! Сначала будет немножко больно. — Он положил правую руку на мышь. — Включаю программу!
В ушах послышался тихий шум — будто где-то поблизости, за моей спиной, зажурчал ручеек. В висках начало покалывать, потом зудеть. Появилась легкая боль.
Я успокаивающе улыбнулся Инге, но ответной улыбки не получил: она не спускала глаз с доктора.
А потом мне просто-напросто открутили голову.
Глава 50
Когда голова вернулась, я открыл глаза.
Белый потолок, люминесцентные лампы, слева — коричневая портьера…
Где я, братцы?.. Ах да, в лаборатории у Бориса Соломоновича Кунявского, пытаюсь выяснить, кто я таков.
А вот и сам доктор. Смотрит выжидательно, облизывает губы. Волнуется…
— Как вы себя чувствуете?
За его спиной, в пяти метрах, вооруженная «етоичем» Инга. В глазах неприкрытое беспокойство и тщательно скрываемый страх.
— Давайте, Борис Соломонович, отстегивайте!
Кунявский занялся замками. Щелк, щелк… Когда последний ремень был расстегнут, я встал и потянулся.
— Как вы себя чувствуете? — повторил доктор.
— Словно спал и проснулся.
— Когда у тебя начались судороги, я чуть не пристрелила его, конь в малине! — Инга подала мне отвалившуюся бороду.
Прислушался к себе. Сразу заболела левая кисть. Поднял руку: на косточке у основания кисти красовалась свежая ссадина.
— Ремни невозможно подогнать к коже плотно, виновато проронил Кунявский.
Я отмахнулся, продолжая прислушиваться к собственным ощущениям.
— Ну же, говори! — нетерпеливо воскликнула Инга. — Вспомнил, кто ты такой?
— Тот же, кем и был, — сказал я. — Американский гражданин Арчи Гудвин, прикидывающийся русским детективом.
Кунявский издал непонятный вздох: то ли разочарования, то ли облегчения.
Я повернулся к нему:
— Что-то не получилось?
Он развел руками:
— Снятие до конца не прошло. — И засуетился: — Так бывает довольно часто. Столь глубокие процессы еще мало исследованы. Ваш случай — второй.
— Иными словами, мне довелось выступить в роли лабораторной крысы. — Я забрал у Инги «етоича».
Она вдруг кинулась к доктору, залепила ему основательную — аж голова мотнулась — затрещину:
— Что же ты, сволочь! Исследованиями тут на живом человеке занялся?
Ухо у Бориса Соломоновича мгновенно покраснело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95