Но было поздно. Уже разверзлась под нею бездонная пропасть, до краев наполненная сладкой истомой. Из пропасти этой выплеснулась столь же сладкая волна, пронзила насквозь спину. Жуткая, нестерпимая боль обрушилась на Забаву, и она хотела было завопить от муки, но волна уже снова стала несказанно-сладкой и покинула Забавину грудь, унеся в своих объятиях ноющее девичье сердце. Стало хорошо-хорошо. Так хорошо было лишь однажды. Три месяца назад. Когда дядя Берендей налил в новогоднюю ночь племяннице бокал шампанского.Забава встала с тахты. Жизнь была свежа и приятна, как стакан холодного квасу в жаркий полдень.Гостья смотрела на нее с грустью и вниманием. Из-за двери донесся звук гонга: дядя Берендей давал сигнал о том, что ужин начнется через десять минут.— Ой! — сказала Забава. — Вы же опоздаете на ужин.И принялась расстегивать крючки на Верином платье.
Репня лежал на диване, глядя в потолок и зажав пуговицу в кулак шуйцы. Странное томление осеняло его душу: не хотелось ни двигаться, ни думать. Хотелось одного — увидеть Веру. Но теперь это было невозможно, и от дневного восторга жизнью не осталось и следа. Восторг сменился тоской.Конечно, если бы Репня был бы хоть раз влюблен в обычную женщину обычной любовью, он бы знал, что для влюбленного резкая перемена настроения — нормальное явление. Впрочем, собственное настроение его сейчас совершенно не интересовало. Ведь эта тоска была совсем не такой, как тогда, с матерью Ясной, она щемила сердце по-особому, и это ощущение казалось даже приятным.— Ах, Вера-Верочка, — сказал Репня в потолок. — Какое счастье, что вы все-таки появились!Он бы не удивился, услышав в ответ ее нежный голосок, но в комнате жила тишина. Даже водопроводные трубы сегодня почему-то не соизволили исполнять свои обычные концерты. И за окном было тихо. Словно дом обложили толстым слоем ваты.Постепенно стемнело. Сквозь слой ваты донеслось издалека мелодичное «бом-бом». Это часы с Кокуевой башни Кремля возвестили новгородцам, что в столицу Словении явилась Паломная седмица.А вместе с Паломной седмицей к Репне пришло понимание, что никто на него капканов не ставил. И никто не заколдовывал его перунов корень. Все гораздо проще: он, Репня, влюбился. И если есть тут вина Веры, так только в том, что он влюбился именно в нее. Однако точно так же можно было винить в случившемся Додолу. Или самого Сварога, которому взбрело в седовласую голову с целью продолжения рода поделить богов и людей на мужчин и женщин. Да еще заставить их при сем процессе испытывать наслаждение. И ради этого наслаждения обречь их на то, чтобы они мучили друг друга.Репня вовсе не желал испытывать мучения. Любые. Даже мучения любви. И потому, сам того не желая, взмолился:— О Додола! Отпустите мою душу от чар ваших, и я буду вечно благодарить вас за милосердие!Наверное, Додола его услыхала. Поелику ответила:— Мне не нужна душа, вахлак, мне нужно кое-что совсем другое!И хотя Репне было неизвестно слово «вахлак», он хорошо понял, что именно она имела в виду. А потому испугался. И с перепугу тут же проснулся.Нераздетый, он лежал на диване. Шуйца сжимала теплую влажную пуговицу— так вспотела ладонь. В комнате по-прежнему висела ватная тишина. Но в ушах все еще раздавался насмешливый голос Додолы.— Тьфу, пропасть! — пробормотал Репня. — Чего токмо не приснится человеку!Он разделся и лег в постель. Сердечная боль не помешала ему уснуть. Во сне он еще не раз разговаривал с Додолой. А потом с Верой. Но проснувшись, не помнил ничего. Кроме того что голос Додолы в его снах был очень похож на голосок Веры.
За завтраком в первицу Свет обратил внимание на странное поведение Забавы. К тому, что ее глаза перестали метать молнии, он как-то уже начал привыкать, но сегодня девица вообще была похожа на сонную куклу. Нет, она выглядела, как обычно (разве что казалась немножко бледненькой), и двигалась, как обычно, да и с точки зрения хозяина дома к ней нельзя было придраться, но что-то в ее глазах изменилось. Свет даже не мог понять, что именно. Просто глаза сделались какими-то другими. Словно бездонное доселе небо подернулось белесой дымкой…Он попытался восстановить в памяти, какой она была вечор за ужином. И вспомнил: за ужином прислуживала Ольга, а Забава ему на глаза не показывалась. Впрочем, он тут же вспомнил и другое — Забава вчера была сама не своя всю вторую половину дня. Э-э, да она же встречалась со своей воспитательницей…Свет тут же успокоился. Право дело, волноваться не о чем. Погрустит, погрустит и перестанет. Грусть — нормальное состояние для молодой влюбленной девушки.Вера сегодня тоже вела себя странно, не задевала его, на обыденные вопросы отвечала односложно — в общем, находилась, как и Забава, явно не в своей тарелке. Но ее настроение сегодня значило для Света еще меньше, чем настроение служанки.С Верой к ночи все будет предельно ясно.— Будет к ночи ясно — Ясна иль не Ясна, — промурлыкал Свет чуть слышно.Его вдруг охватило нетерпение. Захотелось поговорить с Репней Бондарем немедленно. Зачем откладывать? А может, и сюда его привести, не дожидаясь вечера? Долой спячку! Как говорят германцы, Sturm und Drang!..Он посмотрел на Веру. Гостья пребывала в задумчивости, лишь озабоченно поглядывала время от времени на служанку. Наверное, ей тоже не нравилась печаль на мордашке Забавы. Хотя Вере-то подобное настроение должно быть по сердцу — глядишь, ревностью донимать не станут.И тут до Света дошло, что сегодня началась Паломная седмица. Он даже фыркнул: вечно так, ждешь-ждешь праздник, а наступает всегда неожиданно. Хотя ныне нельзя сказать, чтобы он уж очень ждал этот праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101