Это существенно философский проект, хотя Хайдеггер уже давно назвал последним философом Ницше. Однако, в то время как Ницше пробовал философствовать молотом, мы возьмем в руки иной инструмент, тот, что хранит в себе чистоту идентичности инструмента как такового, несмотря на вовлеченность в нематериальное и все способы его использования - духовный, технический, музыкальный, военный, шизоидный, бюрократический, непристойный, политический. Молот тоже, конечно, подпадает под идею политического инструмента, и его всегда можно употребить и на многое другое, помимо философствования; можно заставить его петь или кричать, можно поместить его в контекст cri/ecri, schreiben/schrei, возникающий у Хайдеггера из технической мутации. Тогда наш инструмент будет техническим объектом такого рода, что его техничность исчезает в момент сущностной связи.
Когда телефон становится тем, что он есть? Здесь предполагается существование другого телефона, хотя, когда мы говорит телефон , мы мыслим его как атотальный, сингулярный аппарат. Чтобы быть тем, что он есть, телефон должен быть плюрализован, размножен, подключен к другим линиям, переполненным адресованными вам сообщениями. Но если представлять телефон, населенный новыми модальностями призванности, означает продуцировать явно философские воззвания, включая технологические, литературные, психо-теоретические, анти-расистские требования - где же, как не в забвении философии, могут размещаться эти воззвания? Философии никогда нет там, где вы надеетесь найти ее, Ницше обнаружил Сократа, занимающегося диалектикой, на задворках. Топография мышления изломана как калифорнийское побережье: et la philosophie n est jamais la ou on l attend , - пишет Жан Люк Нанси в L oubli de la philosophie 1). Философию не обнаружить и в книге философа, у нее нет убежища в идеальном, ни в живой жизни, ни даже в понятии: всегда не завершена, всегда недосягаема, вечно обещая сущность и существование сразу, философия идентифицирует себя в конце концов с этим обещанием, скажем так, со своей собственной недосягаемостью. И это уже больше не вопрос о философии ценности , но вопрос о ценности самой философии, подверженной, как то утверждает Нанси, постоянному Verstellung или развоплощению ценности. Философия, любовь к мудрости, констатирует наличие дистанции между любовью и мудростью, в этом-то разрыве, незримо соединяющем разделяемое, мы и попытаемся проложить наш кабель.
Наша философская линия связи, работающая всегда с перебоями, вне всякого сомнения, будет сопровождаться фоном (static). Телефонная связь сбивчива. Пересекая улицы, она пропитывается лингвистической порчей и заставляет помнить о вопросе: понят ли я? . Пролегая где-то посреди политики, поэзии и науки, между памятью и галлюцинацией, телефон по необходимости затрагивает и государство, терроризм, психоанализ, теорию языка и ряд систем поддержания смерти. Его понятие предшествует собственному техническому воплощению. Тем самым мы склонны рассматривать телефон не столько как источник некой рефлексии, а скорее как ответ, ответствование на вызов.
Возможно, что первыми и самыми отзывчивыми адресатами телефонного вызова были шизофреники, создавшие поэтику кибернетической ассимиляции, модус настороженного восприятия, артикулирующий себя непосредственно через логику транслируемого сигнала. Стационарная мобильность шизофреника, мигрирующие состояния, которые остаются на месте, образуют одно измерение телефонной связи. Истории болезней, к которым мы обращались (начиная с конца XIX столетия), показывают, как часто шизофреник прикладывает телефонную трубку к разным частям тела. Медицинские тексты добросовестно описывают эти артикуляции, не давая, впрочем, никаких объяснений, как телефонный вызов распознается шизофреником. Ни единого слова, объясняющего, что же может привлечь шизофреника в тюремном молчании телефонной будки.
Но чтобы все это понять, мы должны будем последовать путем языка. Должны будем спросить, что же означает говорить ? Р.Д.Лэйнг конструирует теорию шизофрении, основанную, как он провозглашает, на хайдеггеровской онтологии, а точнее говоря, на пути речи, где, согласно Хайдеггеру, локализуется вызов (зов) сознания. Это соображение заставляет нас уделить существенно больше времени прочтению того, что Хайдеггер говорит о беседе и призывании, даже если его предложения зависают в воздухе, когда дело доходит до ответа на зов. Лэйнг в своих текстах, там,где он невразумительно прочитывает Хайдеггера, совершает ошибку, помещая шизофреника не на том материке, который Хайдеггер отводит для языка. Поэтому мы, в известном смысле, всегда придерживаемся стороны Хайдеггера, ибо она многогранна, глубока и беспокойна. Мы не покидаем его сторону, но расщепляем ее и наши пути расходятся. Столкновение с Лэйнгом, во всяком случае, вынуждает нас пресечь водораздел.
Повинуясь направлению переноса и укоренившейся привычке к телефону, нам пришлось в этой работе эмигрировать в Америку. Или точнее, в тот дискурс, которым пронизана Америка, в дискурс технологии без всякой примеси демонизма. Америка оперирует логикой прерыва связи и срочного вызова. Это место, где Александр Грэхем Белл пытался реализовать договор, заключенный со своим братом. Ушедший из жизни первым должен был вступить в контакт с оставшимся жить через посредника неизмеримо более явного, чем традиционный канал спиритуалистической связи.
Ницше, вероятно, ощутил этот инфернальный пакт, так как в Генеалогии морали он пишет о телефоне в потустороннее. Вклад науки в опустошение столь велик, что мне захотелось ограничить его рассказыванием этой истории о персональной катастрофе, где главные действующие лица ориентированы на умершего брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23