И я не хочу, чтобы мы с
тобой оказались крайними, платили за чужие ошибки. До того, как Игоря
направили к нам, он работал в подразделении по борьбе с контрабандой и не
успел вникнуть во все детали нашей специфики, очевидно что-то не учел, или
напутал. А в результате мы с тобой попали как кур во щи. Надо как-то
выкручиваться. И лучше, если мы будем делать это сообща... Что требуется
от тебя? Забудь об этих клятых ящиках. Я не знаю, что в них было, и тебе
не следует этого знать. Как говорил Экклезиаст, "во многом знании много
печали". В конце концов ты был ранен, и тебе было не до осмотра груза. Это
прозвучит убедительно. Я говорил в таком плане с Петренко и поручился за
тебя. Он заинтересован, чтобы упоминание об этих ящиках исчезло из твоих
показаний. При таком условии он согласен принять твою версию и спустить
дело на тормозах...
Тогда это устроило всех: Петренко, его шефов с улицы Дзержинского,
Романа Корзуна, Леонида Закалюка. Грех на душу взял только Олег Савицкий,
исключив из своих первоначальных показаний упоминание об оцинкованных
ящиках с блекло-серым металлом, а также о том полуистерическом крике, с
которым выпрыгнул из фургона мужчина в светлой куртке. Уголовное дело было
прекращено за отсутствием состава преступления, поскольку действия
лейтенанта милиции Савицкого были квалифицированы как необходимая оборона
- получивший пулю, имеет право на ответный выстрел...
Сделка со следователем, сделка с совестью какое-то время
компенсировалась сознанием того, что только так он мог отвести от
товарищей беду, а мертвому уже все равно. Но неправда остается неправдой,
даже если она преподносится из лучших побуждений. К тому же, цена, которую
Олегу Савицкому пришлось заплатить за то, чтобы ложь во спасение была
принята за истину, только поначалу казалась незначительной. Его
объяснением, тщательно откорректированным Петренко, мало кто поверил, хотя
его ранение казалось бы свидетельствовало за себя. Но именно поэтому одни
считали, что он говорит только часть правды, дабы не дискредитировать
комитетчиков, которые самонадеянно вмешались не в свое дело и все
напутали; другие были убеждены, что Савицкий уличил Тысячного в тяжком
злодеянии, и тот попытался убить слишком рьяного следователя, который был
вынужден оборонятся; третьи вообще плели несусветное о роковой женщине,
из-за которой господа офицеры стрелялись по всем дуэльным правилам. А он
не мог возразить ни одним, ни другим, ни третьим. Даже Полине был не
вправе рассказать, что и как произошло на самом деле. Как-то выведенный из
себя ее настойчивостью, повторением глупой сплетни, впервые накричал на
нее, и назвал ее дурой. А встреча с женой Тысячного и вовсе доконала его.
И он понял, что должен спасаться от своей же неправды, любопытствующих
взглядов, дурацких вопросов, должен бежать из этого города...
Но к чему он вспомнил об этом сейчас? Стоит ли по прошествии стольких
лет ворошить былое, отболевшее только потому, что случай предоставил ему
шанс, если не докопаться до истоков с его же помощью запутанной истории,
то хотя бы понять, почему ему было велено молчать о тех ящиках?

10
Еще с полчаса Олег лежал на диване, взвешивая все "за" и "против" и
уже стал склоняться к мысли, что ему есть о чем думать, чем заниматься
сейчас и без этой давней, всеми забытой истории. Но затем, вопреки этой,
казалось бы, вполне разумной мысли, сорвался с дивана, бросился к
телефону, позвонил Винницкому.
- Марк Абрамович, вы не заняты? Пожалуйста, зайдите ко мне.
Не успел Винницкий переступить порог, как Олег уже задал первый
вопрос:
- Октябрьский комплекс когда-либо был самостоятельным предприятием?
- До восемьдесят шестого года Сорок седьмой завод - Миноборонпрома.
Когда-то я там работал.
- Вы работали на Сорок седьмом?
- Сразу после окончания института: бригадиром, потом мастером, а
потом меня посадили.
- Куда? - не понял Олег.
- Вначале в следственный изолятор. Спросите - за что? Я тоже
спрашивал об этом следователя, прокурора.
- И что они ответили?
- Вы смеетесь, а мне тогда было не до смеха. Они сказали, что я
изменник и агент израильской разведки. В те годы на земле обетованной жила
моя тетя, Рива, которую, поверьте, я никогда не видел. Поэтому не писал о
ней в анкетах. Но в семидесятом, как снег на голову, пришло от нее письмо.
Да на мой домашний адрес, откуда-то она узнала его. И я имел глупость
ответить ей. Никаких секретов, клянусь, не выдавал, но я работал на
номерном заводе, и этого оказалось достаточно. Впрочем, вру - при обыске у
меня нашли еще самиздатовского Солженицына.
- Много дали?
- Пустяки - каких-то три года. Тогда за это много уже не давали.
Правда, еще год ходил без работы - никуда не принимали с судимостью по
пятьдесят шестой статье, не говоря уже о пятой графе в паспорте... Да что
вспоминать! Хорошее помнится долго, а такое постараешься поскорее забыть.
Но, извините, я отвлекся, что вас интересует?
- Какую продукцию выпускал Сорок седьмой завод?
- Ту же, что выпускает сейчас Октябрьский комплекс, с учетом
последующих модернизаций - электронные начинки к ракетам.
- В том числе третий цех?
- До конца шестидесятых годов - в том числе. Но потом, еще при мне,
третий перепрофилировали на выпуск измерительных приборов. Уже тогда было
принято разглагольствовать о миротворчестве и, наряду с оборонкой, на тех
же заводах производить ширпотреб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85