- Она работает с моей женой. Милая женщина, большая умница. Вы
спросили о ней очевидно, в связи с семьей Яворских? Матвей Петрович был
руководителем ее кандидатской работы: невропатология и нейрохирургия тесно
связаны. Инна блестяще защитилась и сейчас уже работает над докторской. В
доме Яворских она - свой человек.
Валентин насторожился. Похоже, что Инна Антоновна Билан не случайно
уклоняется от встречи с ним, как не случайно она была не совсем искренна
со своим приятелем - Акопяном: Инна Антоновна узнала не только девицу в
белых джинсах, но и ее кавалера. Друг семьи Яворских, очевидно еще молодая
(недавно защитилась), не чуждая флирту и ресторанам женщина, она не могла
не знать предмета увлечения Ларисы. Тем более, что этот самый "предмет" -
ее коллега, и, надо думать, принят в респектабельном профессорском доме
(Лариса доверяет ему отцовскую машину). Больше того: у Инны Антоновны есть
какие-то причины не давать показаний работникам милиции по поводу драки на
автостоянке, непосредственным свидетелем которой она, кстати отметить, не
была. Что же она имела в виду, когда просила Акопяна сделать все
возможное, чтобы ее не впутывали в "эту историю"? Видимо, она что-то
знает, или, по меньшей мере, догадывается о первопричине конфликта. Да и
Зимовец, надо думать, знаком ей: он бывал у Яворских, переплетал
профессорские книги...
Сторожук выжидающе поглядывал на Ляшенко, занятого своими мыслями.
Перехватив взгляд судмедэксперта, Валентин смутился, спросил первое, что
пришло в голову:
- После смерти Матвея Петровича между родственниками не было раздоров
из-за наследства?
- Не могу знать, я не был его душеприказчиком, - усмехнулся Сторожук.
- А кому перешла его библиотека? Говорят, у профессора была знатная
библиотека.
- Говорят, что в Москве кур доят! - неожиданно рассердился Сторожук.
- Я не прислушиваюсь к сплетням, даже тогда, когда они выносятся на
страницы газет!
Ляшенко не понял, что он имел в виду, но уточнять не стал - вопрос
был почему-то неприятен собеседнику. Тем не менее, решил, что надо
непременно поинтересоваться судьбой библиотеки профессора Яворского, так
же как и довольно странной позицией Инны Антоновны Билан.
А еще подумал, что Билякевич прав: конфликт на автостоянке нельзя
выводить из самого себя...
Сторожук пошел проводить его. В небольшом палисаднике перед
приземистым, таящимся за разросшимися кустами сирени здании бюро
судебно-медицинской экспертизы, он придержал Валентина за локоть.
- Не завидую, Валентин Георгиевич: потреплют вам нервы с этим делом.
- Почему так думаете?
- Видимо, вам придется высвечивать неблаговидное поведение Ларисы,
что, так или иначе, бросит тень на семью Яворских-Волощук, реноме которой
тщательно оберегается всеми ее членами. Не улыбайтесь, смешного тут мало.
К вашему сведению: отец Надежды Семеновны, ныне персональный пенсионер, в
свое время был заместителем министра здравоохранения, ее старший брат
Роман - академик, второй брат, Василий - главврач правительственного
санатория. О покойном профессоре Матвее Петровиче уже не говорю, но не
сомневаюсь, что при необходимости Надежда Семеновна не постесняется
обратиться за поддержкой к его бывшим пациентам из числа власти
предержащих, и ее просьба, скорее всего, будет уважена.
- Предостерегаете от гнева медицинской элиты?
- Элита - понятие не профессиональное - социальное, - невесело
усмехнулся Сторожук. - В обществе, где существуют чины и звания,
номенклатурные должности и адъютанты, спецсанатории и персональные пенсии,
декларация: "Все равны перед законом" остается всего лишь декларацией.
Готов держать пари, что телефонный звонок вашему начальству академика
Романа Волощука, или, скажем, товарища Н. из Совмина республики, будет
весомее любых ваших доводов. Так, что готовьтесь к начальственным окрикам,
в лучшем случае к визитам заступников, ходатаев...
Сторожук, словно в воду глядел: не успел Валентин вернуться в
управление, как к нему явился первый ходатай.
Впрочем, майор Великанов из отдела кадров не считал себя таковым и
держался с Валентином покровительственно, то и дело подчеркивая, что
беседует с ним как старший товарищ, желающий лишь одного - предостеречь не
в меру ретивого капитана от опрометчивых шагов.
Валентин не принимал всерьез Великанова, сама фамилия которого,
словно в насмешку, была дана низкорослому тщедушному человеку с
приплюснутым носом-пуговкой на округлом полудетском лице; непомерным у
него было только самомнение. Но сейчас Ляшенко едва сдерживал себя, ибо
Великанов не просто урезонивал его, но и весьма недвусмысленно намекал
что, коли Валентин станет упорствовать в своей опрометчивости, ему не
избежать неприятностей.
- Скоро майором будешь, если наше представление не задержат там,
наверху, - ткнув пальцем куда-то в раскрытое окно, за которым виднелась
круто вздыбленная крыша железнодорожных билетных касс, говорил Великанов,
- И, если за это время на тебя какая-нибудь серьезная телега не поступит.
Несерьезную мы в металлолом препроводить можем. А вот серьезную...
Он многозначительно оборвал фразу, вприщур посмотрел на Валентина.
- Бог не выдаст, свинья не съест, - как можно благодушнее сказал
Валентин. Он не хотел заводиться с Великановым, и ляпнул первое, что
пришло в голову, но майор побагровел и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54