- Лучше развяжите девушку, а то у нее уже, верно, ручки
затекли...
На какое-то время динамик утих. Чопей встал на подоконник раскрытого
окна, ступил на карниз и, страхуемый уже согласным со всем Кандыбой,
перебрался на кухонный балкон квартиры Яворских, в подмогу Глушицкому и
Кленову.
Валентин вопросительно смотрел на Мандзюка. Хотя он был старшим, но
сейчас дело было не в старшинстве - в оперативном моменте, который надо
чувствовать нутром, ибо речь уже шла о секундах, что ни упускать, ни
торопить нельзя. Мандзюк, как никто, чувствовал бег последних решающих
секунд.
Не отрывая глаз от динамика, словно это был телевизионный экран, он
сделал предупреждающий жест - дескать, внимание. Неожиданно в динамике
прозвучал хлесткий звон пощечины.
- Ты что спятила?! - прохрипел Рубашкин.
- Волю рукам не давайте.
- Да я тебя...
- Сорочкин, не грубите, - одернул его Боков. - Она права: сейчас не
до этого. Вот когда окончится деловая часть нашей встречи, - пожалуйста.
Только имейте в виду, она любит нежное обращение.
- Заткнись, подонок!! - крикнула Лариса, но тут же сбавила тон,
сказала почти спокойно: - Давай список.
- Вначале книги.
- Вначале список!
- Сорочкин, вы рано отвязали ее. Верните красавицу в предыдущее
положение, да ручки ей покрепче заверните. К лопаточкам, к лопаточкам!
Послышался шум возни, кряхтение, сдержанный стон.
- Не трогайте ее: вмешалась Надежда Семеновна. - Донат, учтите, я
брошу этот пресс в окно и закричу. Мне уже все равно!
- Какой порыв самопожертвования! Нади, вы выросли в моих глазах.
- Не смейте меня называть так! Я не давала вам повода.
- Прошу простить, я забылся. Хотя о поводах можно было бы поспорить.
- Замолчите! И сейчас же отпустите ее! Иначе я разобью окно.
- Оставь ее, - велел Рубашкину Донат. - Ну как, угомонилась, лапочка?
- Я не волновалась, - на удивление спокойно сказала Лариса.
- Так где лечебники?
- Я принесу.
- Не получится, Лялечка. Я не доверяю тебе. Прости, но это так.
- Я сказала, значит, принесу.
- Хорошо, примем компромиссное решение: пойдем вместе.
- Вначале список.
- О, боги! Что меня всегда восхищало в тебе, так это твое ослиное
упрямство. Вот, держи!
Послышался шелест бумаги.
- Здесь не все листы, - спустя непродолжительное время сказала
Лариса. - Их было девять, я помню, а тут только восемь.
- Неужто? В самом деле. Должно быть, в кармане остался... Вот,
пожалуйста.
- Как раз тот, где расписался папа.
- Ты удовлетворена?
- Вполне.
- Куда идем?
- За тем шкафом есть тайник. Пусть ваш подручный отодвинет его.
- Этот?
- Второй, что подальше...
- Ты что? Куда?! Рубашкин, держи ее!
Раздался грохот опрокинутой мебели, звон разбитого стекла, топанье
ног, стук двери, испуганный вскрик Надежды Семеновны, хриплая ругань
Рубашкина...
- Вот сейчас в самый раз, - удовлетворенно сказал Мандзюк.
Но Ляшенко уже не слышал его - вскочив на подоконник, он махнул рукой
стоящим на балконе оперативникам, и те устремились в квартиру. Карниз был
узок, но отделявшие от балкона метры Валентин преодолел в одно мгновение.
Спрыгнув на балкон, он устремился вслед за товарищами в квартиру, где двое
здоровенных мужчин избивали лежащую на полу девушку, выкручивали руки,
силясь отобрать зажатые в ее кулаке замусоленные тетрадные листки.
Появление работников милиции вызвало шок. Надежда Семеновна рухнула в
кресло, закрыла лицо руками, прошептала в ужасе:
- Какой позор!
То, что Боков и Рубашкин избивали ее падчерицу, она почему-то позором
не считала.
Рубашкин пытался бежать, даже сумел оттолкнуть Кленова, проскочить
коридор, открыть дверь, но лишь затем... чтобы впустить в квартиру
Мандзюка. Рубашкин отпрянул назад, прижался к стене, а затем сполз на пол.
Все произошло за какие-то считанные мгновения. Валентин подоспел,
когда Женя Глушицкий уже замкнул наручники на запястьях Бокова, а Чопей
возражал выкрикам задержанного:
- Не торопитесь оправдываться, Донат Владимирович. У вас будет
достаточно времени, чтобы объясниться с нами по всем вопросам.
Велев Кленову пригласить следователя и понятых, Валентин подошел к
сидящей на полу Ларисе, осведомился, не требуется ли ей помощь. Девушка
подняла голову, отбросила волосы с лица, и он увидел ее глаза: залитые
кровью белки, суженные от боли зрачки, высоко вскинутые к ровным бровям
густые ресницы и почему-то с неприязнью подумал о Павле.
Лариса все еще сжимала в руке тетрадные листки. Решив, что она не
поняла его, Валентин назвал себя, повторил вопрос.
Лариса принужденно улыбнулась:
- Благодарю вас. Все в порядке. Меня уже второй раз за сегодняшний
день колотят. Начинаю привыкать.
Она пыталась шутить, и это успокоило Валентина. Он помог ей
подняться. Но едва она стала на ноги, как покачнулась, охнула, схватилась
за бок. Валентин поддержал ее, хотел усадить на диван, но она
отстранилась:
- Не беспокойтесь, сейчас пройдет. Я знаю, о чем говорю: как-никак я
медичка... - Она помолчала, потом добавила, отводя взгляд: - Извините мне
надо выйти.
Тетрадные листки по-прежнему сжимала в кулаке, и у Валентина не
хватило духу попросить их. Возможно, потому что понял: она не отдаст их.
Умрет, но не отдаст.
Мандзюк уже сдал Рубашкина под опеку Бессараба и сейчас стоял в
дверях кабинета, закрывая своей большой плотной фигурой весь проем. Он
уступил Ларисе дорогу, так же как Ляшенко сделав вид, что не заметил
тетрадные листки в ее руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54