Недаром, желая успокоить человека, говорят: "Не думай об этом". Так вот, я
знаю место, где можно отключиться от всего и ни о чем, абсолютно ни о чем
не думать.
После того, как мне разрешили прогулки в больничном парке, я отыскал
уединенную скамейку в боковой аллее. Эта скамья с высокой, причудливо
изогнутой спинкой, на которую можно откинуться, как в шезлонге, прячется
за большим дубом в самом конце аллеи. В одну из моих первых прогулок на
нее указала Лилечка, которая дежурила в тот вечер и вышла со мной в парк.
Мы сели на эту скамейку и, откинувшись, стали смотреть на звезды. Лилечка
предложила находить знакомые звезды и радовалась, когда я узнал Большую
Медведицу, Полярную звезду, отыскал Марс, а затем Венеру. Это походило на
игру, хотя названия звезд я вспоминал с трудом. Но мне было приятно
участвовать в игре уже потому, что она доставляла удовольствие Лилечке.
Так вот, на этой скамейке я мог отключаться.
Кирилл Самсонович тоже старается помочь: занимается со мной
математикой, физикой, то покрикивая на меня, то расхваливая на все лады. У
него есть на то основания: если алгебру в объеме восьмилетки я одолел за
неделю, то с геометрией у меня не все ладится, а когда мы дошли до
тригонометрии, я вынужден был признать, что эта наука мне не по силам...
Лилечка ушла в отпуск. У меня появилось такое ощущение, словно я
лишился чего-то крайне необходимого мне ежедневно, ежечасно. Это чувство
угнетает меня: ничего не хочется, ни к чему не тянет, даже телевизор
перестал смотреть. Если бы Лилечка не взяла с меня слово прочитать за
время ее отпуска "Войну и мир" Толстого и учебник географии, я бы целыми
днями валялся на койке. Но я дал слово и держу его - ежедневно одолеваю до
сотни страниц. А когда темнеет, выхожу в парк, стараюсь незаметно
пробраться к скамейке за большим дубом, чтобы за мной не увязались
любители пустых разговоров - таких немало среди больных - откидываюсь на
изогнутую спинку и смотрю на звезды - благо ясная сентябрьская погода
благоприятствует этому. Но я уже не пытаюсь узнавать звезды - просто
смотрю на них. Впрочем, вру - не совсем просто: каждый раз внушаю себе,
что рядом сидит Лилечка, и наши устремленные вверх взгляды сходятся где-то
на тускло мерцающей россыпи Млечного пути..."

4
Старший ординатор неврологического отделения Василий Романович
Крыжанский был словоохотлив, но осторожен в выводах.
- Процесс стабилизации психики у больного Михайлова не окончен.
Физически он здоров. Да и мыслит в общем-то логично. Но это относится к
конкретному мышлению - непосредственной реакции мозга на окружающую
обстановку, события, контакты. А вот с абстракциями у него плохо. Беда не
в том, что ему уже не быть физиком-теоретиком или, скажем, вашим коллегой,
- есть немало других, не менее достойных профессий. Но взрослый человек,
независимо от профессии, должен уметь анализировать, обобщать, видеть в
частном общее и наоборот. Иначе он не сможет претендовать на взрослость.
- Значит, дело не только в памяти? - спросил Валентин.
- Память и мышление взаимосвязаны. А у Михайлова поражен участок
мозга, ведающий так называемой долговременной памятью, которая лежит в
основе нашего интеллекта. Образно говоря, его мышление напоминает сейчас
ладью без руля и ветрил. Вроде бы ладья как ладья, держится на воде, но
куда она приплывет, не угадаешь.
- Вы сказали, что процесс стабилизации не окончен. Стало быть,
возможно улучшение?
- Суть не в том, сумеет или не сумеет Михайлов вспомнить то или иное
событие. Хотя вас, как я понимаю, интересует именно это.
- Не только, - живо возразил Валентин. - Нам не безразлична и
перспектива его полного выздоровления.
- Ну, в этой части не буду обнадеживать, - развел руками Крыжанский.
- Мы делаем все возможное, но травмированный мозг - это травмированный
мозг.
- Михайлов отдает себе отчет в своих поступках?
- В настоящее время - да. А как будет завтра, не знаю. При амнезии
осложнения - не редкость.
- Но сейчас он контролирует свое поведение?
- Скажу больше: при контактах с врачами, незнакомыми людьми он
обдумывает каждое слово.
- Свое?
- И свое, и обращенное к нему. Я отношу это за счет осознанности
своего заболевания, боязни показаться неполноценным.
- А может, он боится сказать лишнее, проговориться?
- Не думаю. По своему нынешнему характеру Михайлов нескрытен,
прямодушен, в чем-то даже наивен.
- Вы сказали - нынешнему характеру?
- Такие заболевания подчас резко меняют характер.
- В какую сторону?
- В любую.
Валентин машинально достал сигареты, но тут же спрятал - они сидели в
кабинете завотделением, где, судя по стерильной белизне занавесок и
отсутствию пепельниц, не было принято курить.
- Василий Романович, повышенное критическое отношение к себе не
сказывается ли на общем состоянии Михайлова? Ведь это ведет к постоянному
напряжению нервной системы.
- Самоконтроль не подорвал еще ничье здоровье. К тому же Михайлов не
всегда напряжен: в общении со своим однопалатником, другими больными,
медсестрой Прокопенко, которой он явно симпатизирует, Михайлов держится
раскованней.
- И откровенней?
- Я уже сказал: он не пытается ничего скрывать. За исключением
навязчивой идеи, что довлеет над ним.
- Тоннель?
- И темнота. Он боится темноты, хотя и не говорит об этом.
- Это связано с травмой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46