Акутагава Рюноскэ
НОСОВОЙ ПЛАТОК


Профессор юридического факультета Токийского императорского
университета Хасэгава Киндзо сидел на веранде в плетеном кресле и читал
"Драматургию" Стриндберга.
Специальностью профессора было изучение колониальной политики.
Поэтому то обстоятельство, что профессор читал "Драматургию", может
показаться читателю несколько неожиданным. Однако профессор, известный не
только как ученый, но и как педагог, непременно, насколько позволяло ему
время, просматривал книги, не нужные ему по специальности, но в какой-то
степени близкие мыслям и чувствам современного студенчества.
Действительно, только по этой причине он недавно взял на себя труд
прочесть "De profundis" ["Из глубины" (лат.)] и "Замыслы" Оскара Уайльда -
книги, которыми зачитывались студенты одного института, где профессор по
совместительству занимал пост директора. А раз у профессора было такое
обыкновение, не приходится удивляться, что в данную минуту он читал книгу
о современной европейской драме и европейских актерах. Дело в том, что у
профессора были студенты, которые писали критические статьи об Ибсене,
Стриндберге или Метерлинке, и даже энтузиасты, готовые по примеру этих
драматургов сделать сочинение драм делом всей своей жизни.
Окончив особенно интересную главу, профессор каждый раз клал книгу в
желтом холщовом переплете на колени и обращал рассеянный взгляд на
свисавший с потолка фонарь-гифу. Странно, стоило профессору отложить
книгу, как мысль его покидала Стриндберга. Вместо Стриндберга ему
приходила на ум жена, с которой они покупали этот фонарь. Профессор
женился в Америке, во время научной командировки, и женой его,
естественно, была американка. Однако в своей любви к Японии и японцам она
нисколько не уступала профессору. В частности, тонкие изделия японской
художественной промышленности ей очень нравились. Поэтому висевший на
веранде фонарь-гифу свидетельствовал не столько о вкусах профессора,
сколько о пристрастии его жены ко всему японскому.
Каждый раз, опуская книгу на колени, профессор думал о жене, о
фонаре-гифу, а также о представленной этим фонарем японской культуре.
Профессор был убежден, что за последние пятнадцать лет японская культура в
области материальной обнаружила заметный прогресс. А вот в области
духовной нельзя было найти ничего, достойного этого слова. Более того, в
известном смысле замечался скорее упадок. Что же делать, чтобы найти, как
велит долг современного мыслителя, пути спасения от этого упадка?
Профессор пришел к заключению, что, кроме бусидо - этого специфического
достояния Японии, иного пути нет. Бусидо ни в коем случае нельзя
рассматривать как узкую мораль островного народа. Напротив, в этом учении
содержатся даже черты, сближающие его с христианским духом стран Америки и
Европы. Если бы удалось сделать так, чтобы духовные течения современной
Японии основывались на бусидо, это явилось бы вкладом в духовную культуру
не только Японии. Это облегчило бы взаимопонимание между народами Европы и
Америки и японским народом, что весьма ценно. И, возможно, способствовало
бы делу международного мира. Профессору уже давно хотелось взять на себя,
так сказать, роль моста между Востоком и Западом. Поэтому тот факт, что
жена, фонарь-гифу и представленная этим фонарем японская культура
гармонически сочетались у него в сознании, отнюдь не был ему неприятен.
Это чувство удовлетворения профессор испытывал уже не в первый раз,
когда вдруг заметил, что, хотя он продолжал читать, мысли его ушли далеко
от Стриндберга. Он сокрушенно покачал головой и опять со всем прилежанием
уставился в строчки мелкой печати. В абзаце, за который он только что
принялся, было написано следующее:
"...Когда актер находит удачное средство для выражения самого
обыкновенного чувства и таким образом добивается успеха, он потом уже,
уместно это или неуместно, то и дело обращается к этому средству как
потому, что оно удобно, так и потому, что оно приносит ему успех. Это и
есть сценический прием..."
Профессор всегда относился к искусству, в частности к сценическому, с
полным безразличием. Даже в японском театре он до этого года почти не
бывал. Как-то раз в рассказе, написанном одним студентом, ему попалось имя
Байко. Это имя ему, профессору, гордившемуся своей эрудицией, ничего не
говорило. При случае он позвал этого студента и спросил:
- Послушайте, кто такой этот - Байко?
- Байко? Байко - актер театра Тэйкоку в Маруноути. Сейчас он играет
роль Мисао в десятом акте пьесы "Тайкоки", - вежливо ответил студент в
дешевеньких хакама.
Поэтому и о различных манерах игры, которые Стриндберг критиковал
своим простым и сильным слогом, у профессора собственного мнения совсем не
имелось. Это могло интересовать его лишь постольку, поскольку
ассоциировалось с тем, что он видел в театре на Западе во время своей
заграничной командировки. По существу, он читал Стриндберга почти так же,
как читает пьесы Бернарда Шоу учитель английского языка в средней школе,
выискивая английские идиомы. Однако так или иначе, интерес есть интерес.
С потолка веранды свисает еще не зажженный фонарь-гифу. А в плетеном
кресле профессор Хасэгава Киндзо читает "Драматургию" Стриндберга. Думаю,
судя по этим двум обстоятельствам, читатель легко представит себе, что
дело происходило после обеда в длинный летний день.
1 2 3 4