А так как арестанты там
действительно заняты такой работой, то остается лишь удивляться, что среди
них не бывает самоубийц. Туда-то и попал этот сигнальщик, которого я
поймал, - веснушчатый, робкий, тихий человечек...
Вечером, когда я с приятелями-кадетами стоял у борта и смотрел на
таявший в сумерках порт, ко мне подошел Макита и шутливо сказал:
- Твоя заслуга, что взяли обезьяну живой.
Должно быть, он думал, что в душе я этим горжусь.
- Нарасима - человек. Он не обезьяна, - ответил я резко и отошел от
борта.
Остальные, конечно, удивились: мы с Макитой еще в кадетском корпусе
были друзьями и ни разу не ссорились.
Шагая по палубе от кормы к носу, я с теплым чувством вспомнил, как
растерян был помощник командира, беспокоившийся о Нарасиме. Мы относились
к сигнальщику как к обезьяне, а он ему по-человечески сочувствовал. И мы,
дураки, еще презирали его - невыразимая глупость! У меня стало скверно на
душе, я понурил голову. И опять зашагал по уже темной палубе от носа к
корме, стараясь ступать как можно тише. А то, казалось мне, Нарасима,
услышав в карцере мои бодрые шаги, оскорбится.
Выяснилось, что Нарасима совершал кражи из-за женщин. На какой срок
его приговорили, я не знаю. Во всяком случае, несколько месяцев он
просидел за решеткой: потому что обезьяну можно простить и освободить от
наказания, человека же простить нельзя.

1 2 3