Но, кажется, я ошиблась в вас. Теперь, узнав вашу истинную сущность, я недоумеваю: какая причуда побудила вас оказывать мне покровительство?
— Вы слишком жестоки ко мне, мадонна! — вскричал я, раненый ее словами до глубины души.
— Неужели? — холодно улыбнулась она. — Скорее, это вы были жестокосердны ко мне. Обманом заставить женщину полюбить того, кто не заслуживает ее любви, — как иначе можно назвать такое отношение? Вам прекрасно известно, кем я считала Джованни Сфорца, пока полагалась на свой здравый смысл. Вы называли меня своим другом, клялись, что готовы умереть, служа мне, и вы же сделали все для того, чтобы я другими глазами стала смотреть на него. Знаете ли вы, что вы совершили? Неужели ваша совесть молчит? Вы добились того, что я пообещала выйти замуж за синьора Джованни, за человека, совершенно лишенного тех достоинств, которые я приписывала ему. О, Матерь Божья! — вздохнула она и с невыразимым презрением продолжала: — Сейчас мне начинает казаться, что я отдала свое сердце вам, поскольку это были ваши, а не его поступки.
Именно эта мысль служила мне утешением и подкрепляла меня в последние два года в Бьянкомонте. Но сейчас, когда мне ясно дали понять, насколько низко я пал в ее глазах, я чувствовал себя как кающийся перед кончиной грешник, которому, однако, отказано в отпущении грехов. Я ничего не ответил ей. Я не решился на это. Да и что я мог бы ей сказать?
— Я вызвала вас сюда, в Пезаро, только потому, что верила вам и полагалась на вашу честность и преданную дружбу, — после непродолжительной паузы продолжала она. — Увы, я убедилась, чего вы стоите на самом деле, и теперь вы вольны в любое время покинуть меня.
Я осмелился наконец поднять на нее глаза. Если бы она увидела мольбу и скорбь, отразившиеся в них, я думаю, что она бы поняла, насколько несправедливыми по отношению ко мне были ее слова, но она даже не взглянула на меня. Одна-единственная фраза объяснила бы ей все мои поступки и представила их в совершенно ином свете, но я не решился произнести ее. Я молча повернулся и ушел, и, думается мне, это было лучшее, что я мог сделать тогда.

Глава XIII
ЯД

Несмотря на отставку, данную мне мадонной Паолой, я никуда не уехал из Пезаро. Однако вовсе не потому, что опасался противодействия со стороны синьора Филиппо, который, в отличие от своей сестры, после недавних разоблачений проникся ко мне еще большим уважением и не захотел бы отпускать меня. Да я и не помышлял об отъезде. Я не терял надежды, что отношение мадонны Паолы ко мне изменится, или же мне представится возможность помешать семейству Борджа осуществить свои матримониальные планы. Эпиталама была напрочь забыта, и я проводил все свои дни, изобретая способы — один фантастичнее другого — спасения мадонны Паолы, которые, по зрелом размышлении, я решительно отвергал.
Так минуло более полутора месяцев, и за это время она ни разу не заговаривала со мной. Нас частенько навещал губернатор Чезены, и нетрудно было догадаться, чем Пезаро притягивал его. Он всегда бывал внимателен и учтив с мадонной, и я начал опасаться, что она может согласиться прибегнуть к помощи, которую он однажды обещал ей. К счастью, мои опасения оказались напрасными, поскольку ее отвращение к нему становилось все более очевидным, и как-то раз — это было в самом начале декабря — я случайно подслушал несколько фраз, которые окончательно успокоили меня на этот счет.
— Мадонна, — услышал я его слова, — вы можете пожалеть о таком обращении с Рамиро дель Орка.
— Если вы не умерите свою настойчивость, мессер, — ледяным тоном ответила она, — я расскажу о вашем одиозном сватовстве вашему господину, Чезаре Борджа.
Они, должно быть, услышали звуки моих шагов и замолчали, и когда я проходил мимо них, глаза Рамиро сверкали злобой, как у загнанного в клетку зверя. Я с удовлетворением подумал, что теперь-то Рамиро не отважится остаться в Пезаро, но я ошибся. Он никуда не уехал, и на следующий день, в воскресенье вечером, мы все вместе ужинали в банкетном зале.
Во вторник или в среду ожидалось прибытие Чезаре Борджа и его кузена Игнасио, и разговор, конечно же, шел только об этом. Синьор Филиппо был в превосходном настроении, как и большинство присутствовавших за столом. Одна мадонна Паола сидела с потухшим взором, бледная и печальная, и темные круги под ее глазами ничуть не украшали ее. Мне было искренне жаль ее, но чем я мог ей по мочь?
Рамиро объявил, что завтра утром покидает Пезаро, и предложил всем выпить за здоровье прекрасной синьоры Сантафьор, которая вскоре станет супругой доблестного и благородного Игнасио Борджа. Такой тост невозможно было отклонить, не нарушая правил приличия; мадонна Паола даже улыбнулась в ответ, беря в руку поднесенный ей прекрасный золотой кубок, полный вина, и вряд ли кто, кроме меня, догадывался, каких сил ей это стоило. Мы выпили, и если бы в тот момент я случайно не скосил глаза, от моего внимания ускользнула бы странная, жестокая улыбка, исказившая черты лица Рамиро дель Орка. Я тут же забыл об этом, но очень скоро мне пришлось вспомнить о гримасе мессера Рамиро.
На другое утро, выходя из своей комнаты, я столкнулся с бледным как мел сенешалем дворца.
— Вы слышали, мессер Ладдзаро? — вместо приветствия вскричал он дрожащим голосом.
— О чем? — спросил я, невольно отшатнувшись от него.
— Мадонна Паола умерла, — всхлипнув, сказал он.
— Умерла? — чуть слышно прошептал я и медленно наклонился к самому его лицу. — Что за чушь вы несете?
— Вы как будто не хотите услышать меня, — почти простонал он. — Vergine Santissima! [Пресвятая Дева (ит.)] Можно ли поверить, что мадонна Паола, ангел Господень во плоти, лежит сейчас бездыханная и неподвижная?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71