Гуарньери ли Урслинген; умер в 1354), герцог — жестокий и безжалостный кондотьер, организовавший около 1340 г. один из первых отрядов наемников в Италии; последовательно воевал на службе правителей Пизы, Романьи, Неаполя, Фаэнцы, Форли] с вычеканенным на нем девизом: «Врагам Господа ни жалости, ни пощады».
Молчаливые, угрожающего вида солдаты грубо схватили меня за руки и потащили в сырое, темное и зловонное подземелье, где для узника не было предусмотрено даже простого табурета. Дверь закрылась, заскрежетал замок, и я остался почти в полной темноте, наедине со своими мрачными мыслями.
А в это время Рамиро вместе со своими офицерами уже садился ужинать. По своей привычке он много пил и, основательно нагрузившись вином, вспомнил, что в одной из его темниц томится Ладдзаро Бьянкомонте, некогда прозывавшийся Боккадоро, самый смешной шут во всей Италии. Ему захотелось, чтобы его развеселили, — а когда Рамиро дель Орка веселился, окружающие крестились и втайне шептали молитвы, — и он велел одному из своих сбирров пойти и привести сюда из подземелья шута Боккадоро.
Когда я вновь услышал скрежет ключа в замке, я похолодел от страха, решив, что мадонну Паолу уже доставили в Чезену и Рамиро приказал повесить меня, как и обещал. Меня повели наверх и втолкнули в огромный зал, пол которого был устлан свежесрезанным камышом. Два солдата в доспехах и с пиками в руках застыли неподвижно, словно статуи, возле дверей, в огромном очаге ярко пылали корявые дубовые поленья, а в центре зала находился тяжелый дубовый стол, весь уставленный бутылями и чашами; за ним и восседал Рамиро с парой дружков столь отталкивающей наружности, что трудно было не вспомнить пословицу: «Сперва Бог создал человека, а потом его окружение». Увидев меня, губернатор издал громкое нечленораздельное восклицание, которым, как я догадался, выражал свою радость.
— Боккадоро, — неторопливо начал он, — не помнишь ли, как во время нашей последней встречи в Пезаро, когда ты соблаговолил отпустить несколько колкостей в мой адрес, я пообещал, что, если наши дорожки вновь пересекутся, ты будешь возведен в сан придворного шута в Чезене?
О Боже, какие красноречивые оговорки заставляет иногда делать неуемное тщеславие! Его двор в Чезене! Свинья оказалась бы более уместной в будуаре [Будуар — гостиная хозяйки в богатом доме для неофициальных приемов (а также обстановка такой гостиной)] принцессы. Но на сердце у меня немного полегчало — слава Богу, мои опасения насчет мадонны Паолы пока не подтверждались.
— Разве у вас в Чезене не хватает шутов? — набравшись храбрости, спросил я.
Секунду Рамиро угрюмо глядел на меня, словно не зная, сердиться или нет. Затем он грубо рассмеялся и повернулся к одному из своих компаньонов.
— Разве я не был прав, Лампаньяни, хваля его сообразительность? Только посмотри на этого плута. Глядя на тебя, он сразу догадался, кого видит перед собой.
Довольный своей остротой, он вновь зашелся оглушительным смехом, а когда немного успокоился, ткнул пальцем в кучу разноцветного тряпья, сваленного на пустовавшем кресле рядом с ним.
— Примерь-ка вот это, — велел он мне. — Когда переоденешься, возвращайся и будешь развлекать нас.
— Прошу извинить меня, ваше превосходительство, — отступив на полшага, твердо ответил я — мог ли я после всего того, что произошло между мадонной Паолой и мной, осквернить себя подобным нарядом? — Я поклялся никогда более не прикасаться к таким одеждам.
Он окинул меня критическим взглядом и сардонически улыбнулся, словно предвкушая удовольствие от того, что сейчас произойдет. Он поудобнее устроился в кресле и закинул ногу на ногу.
— В крепости Чезены, — доверительным тоном произнес он, — мы не боимся ни Бога, ни дьявола, и клятвы для нас — ничто. Я не собираюсь извинять тебя, Боккадоро.
Я, должно быть, слегка побледнел, но сдаваться не собирался.
— Речь идет не о том, как относитесь к клятвам вы, — возразил я, — а как к ним отношусь я. Свои клятвы я не нарушаю.
— Sangue di Cristo! — зарычал он. — Тебе придется сделать это, или ты поплатишься головой. Выбирай, скотина: колпак или петля — или же, если тебе больше по вкусу, дыба.
С этими словами он указал в дальний конец комнаты, где висело несколько крепких веревок, очевидно предназначенных для пыток. Что же за чудовищем был этот губернатор Чезены, превративший свой банкетный зал в пыточную камеру!
— Пускай плут сперва познакомится с дыбой, — рассмеялся Лампаньяни, обнажив неровные желтые зубы. — Его корчи, я уверен, позабавят нас куда больше, чем его остроты. Подвесьте его, ваше превосходительство.
Но его превосходительство был иного мнения.
— Даю тебе пять минут на размышление, — заявил он. — Многие обвиняют меня в жестокости, а напрасно. Смотри, как я терпелив с тобой. За твою дерзость тебя следовало бы немедленно вздернуть, и, заметь, большинство правителей так и поступили бы на моем месте, я же предоставляю тебе целых пять минут для того, чтобы здравый смысл успел восторжествовать в твоей упрямой башке.
— Вы можете не утруждать себя, — пренебрежительно заметил я. — Ни пять минут, ни пять лет не изменят моего решения.
Он сердито нахмурился.
— Увидим, — проскрипел зубами он.
Воцарилось молчание. Рамиро потянулся за бутылью, но в ней не оказалось ни капли. Давая выход своему раздражению, он размахнулся и с силой запустил ею в стену. Раздался звон разбившегося стекла, и тысячи осколков усеяли покрытый камышом пол.
— Беппо! — позвал он.
Бездельничавший у буфета паж мгновенно обратился в слух. Это был худощавый белокурый подросток, не более двенадцати лет от роду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71